Интендант революции. Повесть об Александре Цюрупе

После демонстрации, позволив увлечь себя людскому потоку, Александр Дмитриевич поднялся к Московскому Совету и здесь задержался. Посреди площади вместо памятника Скобелеву возвышалось теперь сооружение, похожее на ящик, обтянутый красным сатином. Перед ним собралась тысячная толпа.

Когда Цюрупа подошел, с деревянных ступенек трибуны говорил человек в форме французского моряка. Его сменил турок. Потом на возвышение поднялся венгр. За ним — поляк, немец, серб, словак, финн...

Звучала в холодном воздухе чужая речь, безбожно перевирали слова переводчики-доброхоты, но Александру Дмитриевичу все время казалось, что он отлично понимает каждою оратора.

Над сатиновым кубом вырос молодой чернявый мастеровой с казацкими усами:

— Товарышшы! — хриплым дискантом выкрикнул он, но тут же сорвался, передохнул и заговорил просто, по-человечески: — Тут многие сомневаются насчет Рады, что там расстрелы да виселицы. Так я вам зараз скажу, что правильно сомневаются. Я вам зараз скажу, что там робится на Украине. Я только что с Киева. Бежал. Расстрелов да виселиц я не бачил. Немцы уже начали жалеть веревки да пули — они просто загоняют людей в какой-нибудь амбар и пушшают туды газы...

Украйна!.. Милая, дорогая сердцу земля твоего детства!.. Как там сейчас, на Днепре, в родных Алешках? Подождать бы этого парня — расспросить: может быть, он там был?

Но надо спешить!..

Александр Дмитриевич вернулся к «Националю», отыскал поджидавший его автомобиль и покатил на Ходынку: там в двенадцать часов начиналось главное торжество — первый революционный смотр первой социалистической армии с участием авиаторов!..

А потом, уже после обеда, его снова потянуло на улицу. В Охотном, на Тверской — всюду в людных местах какие-то полупьяные мужики и чистенькие старушки назойливо предлагали прохожим резеду, гиацинты, нарциссы, тюльпаны и даже розы, бог весть какими путями доставленные в столицу с юга, отрезанного гражданской войной. Видно, и правда, коммерция сильнее войны?

День разгулялся: припекало солнце, настроение было весеннее. Александр Дмитриевич шел по тротуару и повторял про себя в такт шагам: «все равно! — все равно! — все равно!»

Если б его спросить, что именно «все равно», он, пожалуй, ни за что не ответил бы, — не определил, что имеет в виду. Это было и «все равно победим», и «все равно увидим небо в алмазах», и еще многое, многое другое — не вместишь в строгое определение, сразу делающее любое чувство плоским и примитивным. Наверное, даже разумеется, со стороны все это выглядело бы глупо. Но ведь он повторял все это про себя, он никому не навязывал свою радость, не лез ни к кому с нею. И потом вообще постоянная «умственность» вряд ли служит признаком постоянного ума. Словом, «все равно!» — вот и все, хоть ты что!

«Все равно! — все равно! — все равно!» — Он подошел к дядьке с пунцовой лоснящейся рожей, у которого нарасхват брали нарциссы:

— Почем цветы?

— Два рубля.

— Два рубля?! Букет?

— Какой букет? Штука.

— Одна штука?! Один нарцисс?.. Эх! Была — не была! — Александр Дмитриевич пошарил по карманам, купил белый с желтой серединкой цветок и понес его перед собой, как свечу. Но тут же смутился. «Какой же у меня глупый вид!» — подумалось ему, и, заткнув цветок за лацкан пальто, он осторожно расправил нежные лепестки.

От нарцисса горьковато пахло весной, лужайкой, счастьем.

Такие же точно нарциссы цвели у них из года в год перед домом в Бекетове. И дети украдкой от Маши рвали их. Да и Маша любила их рвать и ставила на стол в его комнате...

Маша! Милая, родная моя! Увидеть бы тебя сейчас!.. Была бы ты рядом — со мной!.. И ты, и Волик, и Вадим, и Валюша, и Петя... Петя, наверно, уже совсем мужчиной стал и рвется в армию — к Мите?.. Может, я напрасно не взял вас с собой? В такое время надо быть всем вместе — держаться друг за друга. Что, если белые займут Уфу и узнают, кто вы?.. Найдутся «добрые» люди: укажут — подскажут, не спрячешься... Нет! Не хочу об этом думать. Не могу! Все обойдется, все будет хорошо... И лучше, что вы пока в хлебной Уфе, а не в голодной Москве.

...В голодной Москве...

И тут же случайно услышанный разговор помог ему окончательно перейти от праздничного парения к будничным заботам.

— Вы слышали? — драматическим шепотом (на всю улицу) сообщал один прохожий другому. — В Петрограде пуд ржаной муки — тыща рублей! Люди падают прямо на улицах...

— Эт-то что! — охотно отозвался другой. — На Лиговке, сват сам видел, в узком переулке — очередь, человек сто девушек, одна лучше другой, чистые графини! Купец набирает и отправляет за границу. Вам ясно, для чего?.. За кусок хлеба!..

— Дожила Россия!

— Докатилась!

— Ничего!.. На Охтинском рынке вон уже была голодная демонстрация. В Новгороде разнесли Совдеп — в щепки. Ничего-о!..

— Говорят, государственный запас в январе был почти три миллиона пудов.

— Негусто.

— А сейчас — только триста тысяч...

«Да, господа хорошие! Это, к сожалению, так. Так, черт побери!» — с досадой подумал Александр Дмитриевич и повернул обратно.