Интендант революции. Повесть об Александре Цюрупе

— Э-э, дорогой мой!.. — протянул с привычной фамильярностью начальник станции и, отодвинув от себя его мандат, утомленно вздохнул. — Пустяками заниматься изволите, пустяками! — И, уже встав и разведя руками, добавил: — Ни-че-го не могу сделать. И никто не может. Голод! Понимаете, что это значит? Чего тут только не натерпишься, возле этого вот трескучего идола... — И он указал на телеграфный аппарат, установленный на соседнем столе, у окна. — Знаете, что произошло несколько дней назад в Москве, на Казанском вокзале? Там солдаты убили машиниста маневрового паровоза: отказался, видите ли, везти! Среди бела дня! И такие же случаи самосудов имели место в Харькове, в Костроме, Бузулуке, Бугульме!.. Поезда переполнены сверх всякой возможности. Подвижной состав приведен в полную негодность. Ни о каком расписании не может быть и речи... А вы тут толкуете о мешке муки...

В это время аппарат зазвенел и из него поползла лента с бесконечными точками и тире.

— Воинский — с фронта, — сообщил начальнику телеграфист. — Через полчаса будет.

— Опять! — с досадой произнес тот и заторопился. — Все, граждане! Разговоры окончены. — Он запер ящики стола, протиснулся сквозь недовольно гудевшую толпу и пошел к двери.

Александр Дмитриевич, решив, что начальник торопится встретить эшелон, последовал за ним. Но тот первым делом отправился в билетную кассу и, приоткрыв дверь, крикнул кассиру:

— Воинский!

Кованое оконце тотчас же затворилось. А начальник, прошептав что-то машинисту и кондукторам, собравшимся на перроне, двинулся совсем не в ту сторону, куда ему бы следовало идти.

— Куда же вы? — спросил его Цюрупа.

— Как куда? Наутек. У меня, как-никак, жена, сынишка. — И, улыбнувшись, начальник доверительно сообщил: — В соседней деревне отсиживаются.

— Отсиживаются?

— Ну как же! На Украине солдаты не нашли начальника станции, так дочь его шестилетнюю избили... До смерти... Так что, милостивый государь, единственное, что мог для вас сделать, я сделал — дал паровоз вашему поезду. Забирайте свою протеже и бегите, пока воинский не прибыл. Адье!

«Протеже» сидела на лавочке у перронной изгороди и, против ожидания, выглядела спокойной.

— Пойдемте, — позвал ее Цюрупа. — Сейчас отправление.

Но она покачала головой и отвернулась.

— Идемте! Место я вам найду в нашем вагоне... Вам же ехать надо.

— Куда? — Она посмотрела мимо него, мимо платформы и состава, облепленного темно-серой копошащейся массой людей.

— Доберетесь до Москвы, а там и до Питера, — попытался он утешить ее. — Что ж делать?..

Залязгали буфера, поезд подался назад, потом вперед и медленно тронулся.

— Идемте же!

— Куда?

— Как куда? Ничего вы здесь у них не высидите...

Она снова покачала головой.

Александр Дмитриевич увидел свой вагон, проплывавший мимо.

— Едемте! Последний раз говорю... — Он побежал через пути, догнал медленно двигавшуюся лесенку, поймал протянутые руки и оглянулся.

Женщина поднялась со скамеечки и двинулась к поезду: ну, вот и хорошо, давно бы так.

— Скорее же! Скорее!

Она приблизилась к поезду и остановилась, словно в нерешительности.

«Ту-туу!» — хрипловатым тенорком, с присвистом загудел паровоз. Толпа на перроне заволновалась и скрыла происходящее от Александра Дмитриевича.

И сразу же на крыше завопили мешочники и те, что стояли у двери вагона:

— Сорвалась!

— Упала!

— Да нет: сама! Сама бросилась!

— Право слово, сама!

Цюрупа рванулся к двери, но его удержали. И хорошо! Что бы он мог теперь сделать?

А поезд, не задерживаясь, набирал и набирал ход. Вагоны снова застучали на стыках, утонули в снегу излучины путей, потом составы, сгрудившиеся на станции, верхушки тополей, кирпичный кубик элеватора. водокачка, похожая на шахматную ладью...

Через некоторое время станция осталась далеко позади, а Цюрупа все смотрел и смотрел в ту сторону.

— Простынешь, — тронул его за плечо один из соседей по нарам и, навалившись, задвинул дверь.

Александр Дмитриевич беспомощно оглянулся, поставил на печурку пустой медный чайник, начищенный Машей в дорогу, и тяжело опустился на койку.

А если б его Маша вот так, как эта женщина?.. За полторы тысячи верст — одна, чтобы накормить детей... Нет, не имел он права оставлять ее там, на станции!

Что теперь чувствует тот милиционер-бородач? Он ведь был по-своему прав, этот ревнитель законности и порядка: ему приказали — он действует. Разве он один виноват в смерти женщины? Всюду анархия, хаос! Как ему самому во всем этом разобраться?..

Цюрупе вспомнилась давняя голодовка в шацкой тюрьме: навязчивые, неотступные мысли о еде, галлюцинации, сны. С какой жадностью видел он тогда перед собой все тот же кусок житного хлеба, который мать отдала когда-то хромому нищему! Потом пришло изнеможение: не было сил натянуть брюки, обуться, поднять руки. Потом пена на губах товарища по камере, санитары со смирительной рубашкой...

Его товарищи и с ними вместе он, Цюрупа, тогда выдержали, добились своего, но чувство голода запомнилось на всю жизнь, и с тех пор не было для него большего страха, чем страх, что снова придет это чувство. Он боялся голода всегда.