Интербригада

– Сто пятьдесят тысяч – и ты Гургена больше не увидишь.

Недорого, думаю, ты ценишь друга и брата. Впрочем, это, видимо, только первый транш.

– У меня сейчас нет денег.

– Достань, дорогой.

– Сука! – В комнату вихрем ворвалась Настя. Она визжала шесть с половиной минут, я следил по часам.

Я привык к ее низкому, с хрипотцой голосу и не знал, что она умеет визжать. Каждое ее слово било в точку и уверенно классифицировалось частью 1-й статьи 282-й УК РФ как разжигание межнациональной розни, то есть обозначение действий, направленных на возбуждение национальной вражды, унижение национального достоинства, а также высказывания о неполноценности граждан по признаку их отношения к национальной принадлежности.

Гурген ухмылялся, поблескивая белками.

– Что за женщина! Золото, а не женщина. Эх, Ашотик, как я тебя понимаю.

Я едва сгреб Настю в охапку и ввернул пару высказываний, подпадающих под ту же 282-ю статью УК, которая, признаться, всегда казалась мне несколько расплывчатой.

Гурген сохранял полнейшее спокойствие.

– Когда будут деньги, дорогой?

– Когда нужно?

– Сегодня. Но я готов подождать, – Гурген ухмыльнулся. – Ради нее.

Настя все-таки умудрилась всадить ему по яйцам.

Гурген стоял как ни в чем не бывало. Железные они у него, что ли?

– Крайний срок – послезавтра.

– Договорились, – говорю, – пиздуй отсюда.

Гурген налил себе еще одну рюмку и, заглотив, отчалил.

Настя сидела напротив меня, как только что сидел Гурген. Я поставил ей новую рюмку и долил остатки коньяка.

– Чего делать будем? – спросила Настя.

– А хрена тут сделаешь? Надо платить.

– Он не отвяжется.

– Понимаю.

Мы молчали. Кончились сигареты, и я облегченно вздохнул: не вечно же пялиться в эту чертову сахарницу. Я спустился в магазин, купил сигареты, а заодно и коньяк.

– Может, замочить этого Гургена?

Похоже, я изменился за эти дни. Меня не передернуло от ее предложения. Оно показалось мне если не разумным, то имеющим право на существование. Его следовало обдумать.

Я обдумал.

– Замочить – значит увязнуть в этом дерьме по самые яйца.

Настя посмотрела на меня с грустью:

– Ты думаешь, мы еще не увязли?

IX

Звонил мобильник. Я взял трубку и нажал на прием.

– Здравствуйте, это Жженый.

Я не удивился.

– У меня есть очень интересная информация, – Жженый выдержал паузу. – Можете подъехать через два часа?

– Могу, – сказал я и нажал на сброс.

– Жженый? – спросила Настя.

Меня не удивило и то, что она догадалась. Я кивнул.

– Настя, нужны деньги. Послезавтра нужны.

– Где их взять?

– Я займу. Правда, не знаю, как отдавать.

– Я позвоню Норе, – сказала Настя.

Разговор с Норой занял пару минут.

– С тобой он работать отказывается, – Настя засмеялась и сказала, почему-то с грустью: – Помнит, видимо, про пидора. А мне обещал подкинуть работенку.

Мы разошлись. Она поехала к Норе, я – к Жженому.

Жженый был в кабинете один. У него, видите ли, свой кабинет. А говорят, они вдесятером за одним столом ютятся. Кабинет, впрочем, так себе: письменный стол, сейф в углу и несколько стульев.

– А, почтеннейший! Вот и вы в наших краях, – запаясничал Жженый. – Ну садитесь, мил-человек.

Я сел и отчего-то все время глядел на стол. Круглый стол овальной формы, вертелось в голове. Хотя стол был самый обыкновенный, прямоугольный. Заурядный госучрежденческий стол.

Жженый внимательно меня разглядывал. Долго. Я догадался, что он смотрит на куртку. Я, естественно, был в другой, не в той, от которой отлетела пуговица. Похожей пуговицы мы с Настей не нашли и запрятали куртку подальше. Настя в целях конспирации решила выкинуть ее в мусоропровод, но я сказал, что на такой конспирации люди и палятся. Настя сказала, что я жмот. Подумала, мне куртки жалко. Черт с ней, лишь бы отстала.

– А где же ваша куртка? – спросил Жженый.

С места в карьер. Я, признаться, опешил:

– У меня много курток.

– Но эта совершенно новая.

– Я иногда покупаю себе куртки.

– Зачем, если у вас их много?

Провались ты пропадом, мудак, со своими примочками. Я молчал, не зная, что ответить.

Жженый рассмеялся.

– Да что вы так напряглись, мил-человек, не ровен час, в истерике забьетесь. Не люблю, знаете ли, истерик. Я же с вами не о куртках собрался говорить, есть вещи и посерьезнее.

Куда уж серьезнее.

– У вашего Ашота Гркчяна… – начал Жженый.

Я собрался было вспылить, почему, мол, моего, но вовремя заткнулся.

– У вашего Ашота Гркчяна был лучший друг. Гурген Аванесян. Так вот он пропал.

– Как пропал?

– Почему вас это так удивляет?

Я ненавидел его. А еще больше себя. Соберись с мыслями, придурок, не задавай идиотских вопросов, веди себя естественно.

– Может, вы забыли, Петр Пафнутьевич, но я веду это дело.

– Я тоже.

Жженый расхохотался. Не одними губами, как раньше, а совершенно омерзительно: губами, левой щекой и правым глазом. Честное слово. У дьявола мог бы быть такой секретарь, вспомнились мне чьи-то слова.

– Понимаю, понимаю, мил-человек, поэтому и говорю вам. Совершенно, так сказать, конфиденциально, дабы вы использовали в своих материалах.

– Одно с другим не вяжется.

– Что не вяжется? – Жженый искренне удивился. Искренне. То есть – по-человечески. Наконец-то.