Интерконтинентальный мост

Для уэленцев наличие высшего образования не играло особой роли в их основной работе — охоте на морского зверя. Это не значит, что среди уэленцев не было людей, занятых на работах, непосредственно не связанных с морским промыслом, таких было довольно много. Но вместе с тем считалось, что занятие исконным делом — это высшее качество жизни, удел, достойный настоящего человека.

Часто бывало так, что молодой человек в поисках настоящего дела уезжал куда-нибудь, устраивался на работу, но, как правило, неизменно возвращался в родной Уэлен. Лишь единицы уэленцев жили в больших городах — в Магадане, Анадыре, да и то избранные в областной Совет и другие выборные органы.

И все же уход на мост Аникая и Туккая Иван Теин воспринял без особой радости. За каждым таким уходом ему чудилось если не предательство, то временная измена.

Свои же социологи-прогнозисты и сам Петр-Амая утверждали, что морскому зверобойному промыслу, искусственно поддерживаемому в традиционном виде, со временем придется уступить другому способу ведения хозяйства. Такие же прогнозы существовали и для оленеводства, хотя там это было несколько сложнее: олень оставался таким же, каким был тысячелетия назад, разве только стал намного крупнее в результате селекционной и племенной работы. Он оставался вольным тундровым животным, не терпевшим над собой мелочной опеки и близкого присутствия человека.

Время от времени тревога за будущее охватывала Ивана Теина, и он подозревал, что такая же тревога смутно таилась в душе многих.

После ужина пошли пить чай к знаменитому художнику-косторезу Александру Сейвутегину, прямому потомку Ивана Сейвутегина, чукотского художника, прославившегося во второй половине прошлого века.

Александр Сейвутегин жил на краю нового Уэлена, и его мастерская нависала на железобетонных сваях над замерзшей лагуной.

Художник встретил гостей на пороге мастерской, представляющей собой довольно просторную комнату, три стены которой — окна. Когда гости уселись за чайным столом. Метелица заметил:

— Такое впечатление, будто летишь.

— Мне тоже иногда это кажется, — улыбнулся художник.

Он отошел к двери и включил освещение. Стена, где была входная дверь, сплошь была в черных стеклянных полках, затененных черным бархатом. На них располагались изделия из белой моржовой кости, слегка пожелтевшей старинной и совсем темной, видимо, ископаемой или мамонтовой.

Метелица подошел к ним.

— Это все ваши произведения? — с изумлением спросил он.

— Нет, здесь моих немного, — ответил Сейвутегин. — Эту коллекцию начал собирать еще мой дед Иван. Вот видите эти гарпунные наконечники? Говорят, что еще в бытность деда их просто выкапывали недалеко от старого Уэлена, на южном берегу ручья.

Моржовая кость, особенно старая, как бы светилась изнутри теплым сиянием, отблеском древнего светильника — ээк.

— Чукотско-эскимосская резьба по кости началась давным-давно, — рассказывал Александр Сейвутегин. — Посмотрите, даже на этом гарпунном наконечнике нанесен орнамент.

Он вынул из-за стеклянной перегородки наконечник и подал Метелице.

И вправду, изделие древнего мастера поражало законченностью форм и удивительно нежным орнаментом, нанесенным на гладко отполированные плоскости.

— Поразительно! — произнес Метелица.

— А затем люди, видимо, начали искать способ запечатлеть не просто орнамент, линии, а нечто реальное, настоящее, окружающую жизнь и память о прошлом. Собственно, с этого и начинается любое искусство: с попыток отобразить реальность. Вы, наверное, хорошо знаете, что в прошлом веке в искусстве было много попыток уйти от реальной жизни, найти художественные направления, якобы выражающие лишь чистые эстетические ценности. Но ничего не получилось, ибо, как можете видеть даже по моей скромной коллекции, искусство начинается с отображения реальной жизни, выражения реальных человеческих чувств и движений души…

За стеклом лежали огромные моржовые бивни с нанесенным на них рисунком.

Художник достал один из них.

— На этом бивне, разрисованном одним из первых советских художников Онно, изображена древняя чукотская легенда о происхождении Берингова пролива.

— Да, да! — оживился Метелица. — Я слышал эту легенду… Какое мастерство, какая выразительность и лаконизм!

— Это как бы отдельные кадры легенды или события, то ли созданного воображением сочинителя или же в действительности случившегося. По такому принципу работали впоследствии многие знаменитые уэленские художники — Эмкуль, Тынатваль, Емрыкаин… А вот это узнаете?

Бивень был расписан с двух сторон.

— Это Уэлен конца семидесятых годов прошлого века. Видите, какие уродливые дома? А вот эти сооружения, тянущиеся по всему селению, — это так называемые короба. В них были заключены трубы отопления. Тепло добывали примитивно: жгли уголь в котельной, и оттуда горячая вода по трубам, спрятанным вот в такие короба, расходилась по домам. А вот это старая мастерская. Тогда не было индивидуальных мастерских. Все работали вместе, часто мешали друг другу… А вот на другой стороне. Видите?

— Это старый Уэлен! — воскликнул Метелица. — Вон яранга Ивана Теина!