Читаем ИнтерКыся. Возвращение из рая полностью

К району Калвер-Сити мы могли проехать из Беверли-Хиллз массой путей. Но Боб и Джек решили выскочить на бульвар Вашингтона, обязательно доехать до мечети и посмотреть — не рассосался ли там народ и не пора ли нам намыливаться сразу же в Рейнтри-серкл, чтобы не упустить момент начала праздничного застолья.

Естественно, что все машины, вся агентура были связаны между собой рациями и специальными телефонами, которые даже в руки не нужно брать. Достаточно пробормотать пару слов себе в лацкан пиджака или в край воротника своей курточки, и тебя тут же услышат хрен знает где! Ручаюсь, что вы такие технические примочки видели в уйме полицейских фильмов, которые теперь идут даже по русскому телевидению...

Когда мы туда ехали, я все время пытался вспомнить: откуда мне известно и что означает слово «мечеть»?

А припарковавшись у соседнего с этой штукой дома под номером десять тысяч девятьсот пятьдесят (это вслух назвал Боб. Теперь вы можете представить себе длину лос-анджелесских бульваров!), то я сразу же все вспомнил!..»

У нас в Ленинграде, или, как теперь говорят, в Санкт-Петербурге, на Петроградской стороне, неподалеку от киностудии «Ленфильм», стояло очень похожее сооружение.

Только раза в четыре больше, выше и... Пусть меня не обвинят в «квасном патриотизме», как говорил Шура, — дескать, все, что Наше, то все Лучше!.. Нет, я за честные игры. Наше было — намного лучше!!!

Нет, и здесь мечеть была, хоть и небольшая, но тоже — очень красивая. Белая, матовая. По краям окон тоненькие серые колонны с очень простыми завитушками наверху... Минарет нарядный. По темно-голубым плиткам, покрывающим его целиком, — легкие белые арки и какие-то круглые белые штуки. А по ним золотом такие тревожные золотые закорючки...

— Сосредоточься, Мартын, — прервал меня Боб. — Выброси из головы все лишнее и сконцентрируйся на том, что нам предстоит. Я, когда иду на операцию, стараюсь не думать ни о чем другом.

— Я тоже, — сказал Джек. — Но мне это не всегда удается.

«Выброси из головы все лишнее...»

Бобу легко такое говорить. Он никогда в своем Китае не был. Родился в Сан-Франциско, и как только малость заскучает по своим китайцам и есть пара дней свободных, так сразу же садится за баранку и через несколько часов он уже у Мамы с Папой, у Бабушки, которая научила его говорить по-Животному, короче — у Своих. В привычной родственной сан францисско-китайской обстановке.

А когда я в Нью-Йорке вдруг затоскую по своему пустырю перед нашим бывшим домом в Питере, так хоть ложись и помирай. Шура это сразу просекает, начинает меня успокаивать...

— Старичок, — говорит он по своей дурацкой доможурналистской привычке. — Плюнь. Это не тоска по Родине, которую почему-то принято писать с большой буквы. Это тоска по той, прошлой нашей непутевой, но очень симпатичной житухе. Это тоска по «памяти» о твоих Котах-приятелях, о Врагах-Собаках, обо всем, что нас тогда окружало. Но, Мартын, попробуй вернись туда сейчас, и ты ни хрена не найдешь всего этого! Часть Друзей и Врагов умерли, часть из них разъехались куда глаза глядят... Все бывшие связи, которые, как тебе сейчас кажется, тянут тебя обратно — разорваны самым беспощадным образом. Оставшиеся приятели изменились настолько, что ты их просто не узнаешь... Да о чем я говорю, если даже твой ближайший и верный дружок — Бесхвостый Кот-Бродяга, уже давно не «Бродяга», а такой упакованный Новый Русский Котяра, что нам с тобой и не снилось! Я недавно от Варвары — от дворничихи нашей письмо получил. Партнер твоего дружка по бизнесу — бывший милиционер Митя — сейчас приглашает в Питер знаменитого Кошачьего хирурга-косметолога из Новой Зеландии. Будут твоему Бесхвостому имплантировать чей-то посторонний хвост. И уж давно пришили бы — денег-то куры не клюют, так твой корешок все никак не может хвост себе выбрать! От рыжей Лисы или от Чернобурки?! О Кошачьем хвосте он, видишь ли, и слышать не хочет! Ну и что? Будут тебе близки его хвостовые страсти?.. Нет, Мартынчик. Не будут. А наши районные Кошки, которые тебе небось все еще мерещатся в разнузданно-эротическом ореоле, стали старыми, жалкими, голодными и ободранными. Они сейчас за пол-Мышки готовы раскорячиться перед любым колченогим Барбосом, не говоря уже о мало-мальски приличном Коте из так называемого среднего класса... Не грусти, Мартын. Главное, что мы с тобой здесь ВМЕСТЕ! А с нами — Рут и Тимурчик...

* * *

— Шеф! Шеф!!! Во, бля!.. Не дозваться, надо же?! Шеф, очнитесь вы, ети вашу, извиняюсь, мать!.. Тимур на связи!!! — услышал я слегка истеричный голос Братка.

Елочки точеные!.. Я моментально пришел в себя, брякнулся на пол джипа, для чистоты и верности приема, как всегда, прижал к затылку уши, обхватил голову передними лапами и зажмурился. И заблажил в Пространство по телепарапсихопатологически:

— Я здесь, Тимур! Я здесь!..

— Кыся!.. Родненький мой, любименький... Меня тут в кухню перетащили, а здесь, как назло, все так пахнет — умереть! Жрать охота, целый день — ни хрена, а Браток запретил. Что делать, Кысичка?

Перейти на страницу:

Похожие книги

Антон Райзер
Антон Райзер

Карл Филипп Мориц (1756–1793) – один из ключевых авторов немецкого Просвещения, зачинатель психологии как точной науки. «Он словно младший брат мой,» – с любовью писал о нем Гёте, взгляды которого на природу творчества подверглись существенному влиянию со стороны его младшего современника. «Антон Райзер» (закончен в 1790 году) – первый психологический роман в европейской литературе, несомненно, принадлежит к ее золотому фонду. Вымышленный герой повествования по сути – лишь маска автора, с редкой проницательностью описавшего экзистенциальные муки собственного взросления и поиски своего места во враждебном и равнодушном мире.Изданием этой книги восполняется досадный пробел, существовавший в представлении русского читателя о классической немецкой литературе XVIII века.

Карл Филипп Мориц

Проза / Классическая проза / Классическая проза XVII-XVIII веков / Европейская старинная литература / Древние книги
К востоку от Эдема
К востоку от Эдема

Шедевр «позднего» Джона Стейнбека. «Все, что я написал ранее, в известном смысле было лишь подготовкой к созданию этого романа», – говорил писатель о своем произведении.Роман, который вызвал бурю возмущения консервативно настроенных критиков, надолго занял первое место среди национальных бестселлеров и лег в основу классического фильма с Джеймсом Дином в главной роли.Семейная сага…История страстной любви и ненависти, доверия и предательства, ошибок и преступлений…Но прежде всего – история двух сыновей калифорнийца Адама Траска, своеобразных Каина и Авеля. Каждый из них ищет себя в этом мире, но как же разнятся дороги, которые они выбирают…«Ты можешь» – эти слова из библейского апокрифа становятся своеобразным символом романа.Ты можешь – творить зло или добро, стать жертвой или безжалостным хищником.

Джон Стейнбек , Джон Эрнст Стейнбек , О. Сорока

Проза / Зарубежная классическая проза / Классическая проза / Зарубежная классика / Классическая литература