Интерлюдия Томаса

Его череп, к которому прилипла высохшая кожа, размером и формой напоминает арбуз. Глаза провалились в ссохшийся мозг, но, судя по глазницам, величиной они не уступали большим лимонам, правда, располагались не горизонтально, как на лице человека, а вертикально. Оставшиеся носовые хрящи и количество мумифицированных тканей указывают на наличие хобота, вроде того, что у муравьедов. Но в этой части лица есть еще три загнутых рога, каждый в два дюйма длиной, какими ни один муравьед похвастать не может. Губы, усохнув, обнажили зубы, очень напоминающие волчьи, а рот мог открываться достаточно широко, чтобы пустить в ход весь этот саблезубый арсенал.

Присутствие зла, которое вонзило в меня свои когти, едва мы вошли в дренажную трубу, никуда не делось, но источник его — не этот труп. То, что меня тревожит, находится за надежно запертыми дверями в конце коридора, то ли живые существа того же вида, что этот труп, то ли что-то похуже.

Еще один момент я отмечаю как важный. Труп сухой, будто лист пергамента, но на полу нет никаких пятен. Куда подевались жидкости, циркулировавшие в теле, что стало с жировой прослойкой?

— Я изучала старину Орка несколько месяцев, — говорит девочка.

— Изучала его?

— Я могу узнать от него что-то важное. Что-то такое, что поможет нам. Я уверена, что могу.

— Но… изучала его одна?

В шести футах от Орка лежат несколько сложенных спальников, которые девочка принесла сюда, чтобы не сидеть на голом полу. И теперь она садится на один из них, скрещивает ноги по-турецки.

В шести футах от Орка лежат несколько сложенных спальников, которые девочка принесла сюда, чтобы не сидеть на голом полу. И теперь она садится на один из них, скрещивает ноги по-турецки.

— Орк меня не пугает. Ничто не может испугать меня после пяти лет с доктором Хискоттом.

— С кем?

Девочка произносит фамилию по буквам.

— Этот слизняк живет в доме, который был нашим. Мы — его животные для пыток. Рабы. Игрушки.

— Кукловод.

— Говоря с тобой на крыльце, мама не могла произнести его имя. Он знает, когда оно озвучивается. Но здесь я для него недоступна. Он не слышит мои слова о том, как сильно я его ненавижу, как мне хочется его убить.

Я сажусь на другой спальник, лицом к ней.

Одежда Джоли символизирует мятеж, который она не решается поднять: грязные кроссовки, джинсы, поношенная куртка из джинсовой ткани, вся в заклепках, черная футболка с лыбящимся белым черепом.

Несмотря на такой наряд и злость, от которой каменеет лицо, Джоли даже красивее, чем пыталась описать ее мать. Она из тех девочек, хотя и сорванец, которых выбирают играть ангела в церковных живых картинах на Рождество или святых в школьных спектаклях. В ее красоте нет избытка сексуальности, но она светится добротой и невинностью, отражающими ту глубинную благодать, которую мы иногда замечаем в природе и понимаем, что у этого мира есть высшее предназначение.

— Доктор Хискотт. Откуда он приехал, Джоли?

— Он говорит, из Мунлайт-Бей. Это город в паре миль по побережью. Но мы думаем, что в действительности он приехал из Форт-Уиверна.

— Военная база?

— Да. Уходит в глубь материка от Мунлайт-Бей… и отсюда. Огромная.

— Насколько огромная?

— Сто тридцать четыре тысячи акров. Маленький город. Гражданские сотрудники, военные, их семьи… там жили примерно сорок тысяч человек. Не считая.

— Не считая кого?

— Существ вроде Орка.

Свет в коридоре мигает, тускнеет, гаснет, вспыхивает вновь, прежде чем я успеваю вскочить.

— Не волнуйся, — успокаивает меня девочка. — Такое случается время от времени.

— Надолго?

— Свет всегда пропадает на пару секунд. Но у меня есть фонарь, а у тебя — пистолет.

Я не из тех, кто пугает детей, да и себя пугать мне не хочется, поэтому я не говорю ей, что на того, кто может прийти к нам из темноты, мой пистолет произведет не большее впечатление, чем ее маленький фонарик.

— В любом случае, — продолжает Джоли, — они закрыли Уиверн после завершения холодной войны, до того, как я родилась. Люди говорят, там велись секретные разработки, создавалось новое оружие, проводились эксперименты.

— Какие эксперименты? — спрашиваю я, глядя на мумифицированное существо.

— Точно никто не знает. Необычные эксперименты. Что-то связанное с генами. Некоторые говорят, что работы на базе продолжаются, хотя официально она закрыта.

Басовитый электронный гул начинает пульсировать в коридоре — х-у-м-м-м, х-у-м-м-м, х-у-м-м-м — и вызывает вибрацию в моем теле.

— Такое тоже бывает, — говорит она. — Я не знаю, что это. Но волноваться незачем. Потом ничего не происходит.

Я смотрю на створки двери, которую она не смогла открыть.

— Ты думаешь, она ведет… куда-то в Уиверн?