Интерлюдия Томаса

Это действительно плохо. Мне трудно заставлять себя писать об этом. Я убивал людей, это так, но это были плохие люди, которые хотели убить меня. Я никогда до этого не крал ничего у невинного человека – и у злых людей тоже, если подумать, если не считать то, что отобрал пистолет у плохого парня, чтобы выстрелить в него, что я расцениваю больше как самозащиту, чем кражу или, хуже того, одалживание без согласия.

На полочке для хранения вещей над лобовым стеклом висит несколько фотографий моей жертвы с пожилой парой, которые могут быть его родителями, привлекательная женщина пятидесяти лет, которая, вероятно, его сестра Бернис, и мальчик, который не может быть никем иным, как приемным сыном Тимми. На дверце бардачка на верхней части радио, работающего на общественном диапазоне[67], прикреплена фотография моей жертвы с прелестным золотистым ретривером, которого он, несомненно, обожает, а рядом прикреплена карточка-напоминание, на которой причудливым шрифтом написано: «ИИСУС МЕНЯ ЛЮБИТ».

Я чувствую себя дерьмом. То, что я сделал, очень плохо, но я близок к тому, чтобы сделать ещё худшее.

Глава 13

Какой-то парень холодным спокойным голосом говорит: «Джоли Энн Хармони», как будто хочет напугать меня.

Я нахожусь в плохо освещённой комнате с шестью мёртвыми людьми в защитных костюмах или скафандрах, или в чём-то ещё, лица которых расплавлены, натянуты и ухмыляются как сумасшедшие клоуны, их зубы за стёклами как будто светятся зелёным. Когда я слышу своё имя, я почти что ожидаю, что один из шести, а возможно, и все они встанут на ноги и направятся шатающейся походкой ко мне, парни-живые мертвецы в защитных костюмах, зомби-астронавты, но никто из них не двигается, и это не означает, что они безвредные, потому что живые мертвецы всегда стараются обмануть, а затем застать врасплох.

Некоторые девочки, думаю, на этом месте дали бы задний ход. Я не так много знаю о других девочках. В конце концов, я была заложницей Хискотта последние пять лет, и у меня не могло появиться, скажем, восемь или десять лучших друзей на всю жизнь. И если бы у меня были друзья моего возраста, я бы не смогла сбежать из «Уголка» и весело проводить время на вечеринках, без того, чтобы он не измучил и не убил половину моей семьи от злости. Если даже сейчас я бы побежала назад, чтобы дожидаться Гарри прямо там, где он оставил меня, чего я делать не собираюсь, то нет причин думать, что там было бы безопаснее. Что бы ни могло убить меня здесь, оно может прийти и туда и вырвать мне глаза, чтобы пожарить их с луком и яйцами на завтрак. Так что это просто глупо – отправиться обратно, и не менее глупо оставаться здесь, и если ничего не остаётся, кроме глупых вариантов, то можно с таким же успехом пойти по более интересному из них.

– Джоли Энн Хармони, – повторяет парень, и, возможно, он невидимый, потому что его голос, кажется, идёт из ниоткуда.

– Ага, что тебе нужно?

Он мне не отвечает. Возможно, он сбит с толку тем, что его холодный спокойный зловещий голос, кажется, меня не пугает. После того, как Норрис Хискотт побывал у тебя в голове, заставляя делать всевозможные мерзкие вещи, то, позвольте заметить, что это пугает намного больше, чем какой-то тупой болван, произносящий одну или другую вариацию «Бу!»

– Вы хотите мне что-то сказать? – спрашиваю я.

– Джоли Энн Хармони.

– Здесь. Сейчас. Je suis[68] Джоли.

– Джоли Энн Хармони.

– Я что, разговариваю с попугаем или с кем?

Он немногословно обращается ко мне ещё раз.

Если быть откровенной, я должна согласиться, что напугана. Всё же я не идиотка. Но сглатываю, как будто это комок мокроты – так ощущается страх, когда приходит в горло откуда-то – и прохожу мимо этих шести мёртвых людей к ещё одной из этих огромных круглых лунных дверей[69]. Этот жёлтый свет, на который я иду, кажется, ещё на одну комнату дальше, и, возможно, это похоже на дудочника[70], который завлекает всех детей, и они потом исчезают безвозвратно, потому что горожане не собираются ему заплатить, как обещали, за избавление от крыс с помощью утопления в реке. Но вы знаете, что я должна делать? Все варианты снова глупые, что начинает раздражать. Так что я позволяю большой старой липкой амёбе, или что это там, проглотить меня и выплюнуть прямо в следующую комнату. Я чувствую себя так, бе-е-е, как будто покрыта мерзкой массой и вонью, как у прокисшего молока или чего-то вроде того, но я остаюсь сухой и не воняю.

Жёлтый свет на время пропадает, и я слепну, что беспокоит меня не так сильно, как вы могли бы подумать, потому что всё плохое, что со мной когда-либо случалось, происходило при свете, не в темноте, и, по крайней мере, в темноте, если вдруг случится что-то жуткое, то на это не нужно смотреть. Затем в черноте появляется слабое, мерцающее сияние, поначалу весьма призрачное, но становится понемногу ярче и ярче. Это огромная сфера, сложно сказать, насколько большая, в этом мраке, потому что она почти весь свет содержит в себе и не освещает ничего за пределами нескольких футов перед собой.