Интернат<br />(Повесть)

На улице их ждали три девочки, тоже чернявые, плащики, колготки — все как полагается. Высокий заговорил с ними, его товарищ опять обратился ко мне:

— Слушай, — сказал он с прежним обезоруживающим стеснением, — мы хотим пригласить тебя вместе отметить праздник.

После этого более искушенный человек обо всем бы догадался. Я же сразу обмяк. Насколько мы требовательны к любимым, настолько же мало нам надо от чужих людей. Солома на полу… И я согласился — без энтузиазма, но с пониманием человеческой чуткости. И две девчушки порхнули мне под мышки.

Счастливы неискушенные!

Мы долго ехали в громыхающем, как пустое ведро, автобусе. Правда, по мере приближения к городу в нем становилось все теснее, нас все больше прижимало к задней стенке, друг к другу, и по этой причине наша неожиданная компания становилась все сплоченнее. Разговаривать в такой обстановке невозможно, значит, надо улыбаться друг другу…

Потом шли по широкой, с родимыми пятнами степи улице, вдоль которой стояли совсем не городские дома: глинобитные, под шифером, с саманными заборами. Саман старый, из его раскисшего нутра вылезала полова. Окраина. Прошли за одну из оград, пересекли пустынный — ни курицы, ни кустика — двор и поднялись в хату. В сенях вдоль стен висели тяжелые, тусклые связки лука. Отсюда, из сеней, по всей хате шел от них сухой, крепкий осенний запах. Запах чистого, почти крестьянского жилья. В одной из комнат уже накрыт стол. Балык, холодец, зелень. Начали знакомиться. С ямочками — Роман, хозяин: «Родители уехали к родне», — говорил, словно извинялся, что не может познакомить заодно и с ними. Его друг — Марат, геолог, возвратился «с поля», и у него теперь, как он выразился, — сезон трепа. Ну, а девочки — студентки, сокурсницы Романа. Ха-ха, хи-хи. Что пьете? Что танцуете? На подоконнике стоял проигрыватель и что было мочи — прохожие шарахались — наяривал про королеву красоты. Была такая песня…

По-моему, на королеве, на первых ее взвывах, праздник для меня и кончился.

Я был в стельку пьян.

Меня проводили в узкую отъединенную комнату, разновидность чулана, и уложили на кровать, застланную солдатским одеялом.

Не знаю, сколько времени прошло, прежде чем очнулся. Перегородка, отделявшая чулан от комнат, была щелявой, каждая щель пустила сюда корешки электрического света, и над своей головой я различил чье-то лицо. Черные, блестящие, как у птицы, азиатские глаза, вырезанные с той прихотливой скупостью, с какой вырезаны, например, стреловидные листья засухоустойчивых злаков. Собственно, по глазам я и вспомнил, где я, что со мной. В первые минуты праздника эта девочка со странными запоминающимися глазами несколько раз молча появлялась возле стола — с яблоками, с редькой. Ее не представляли, из чего я понял, что девочка — младшая сестра Романа. Теперь она сидела на табуретке возле кровати.

Почему она меня сторожит? Я занял ее место, и ей негде спать?

— Вставай, — сказала девчонка, и я покорно повиновался. Встал, обулся.

— Пошли.

Она открыла дверь, и мы вошли в пустую, ярко освещенную комнату. В доме тихо. Компания то ли разошлась, забыв выключить свет, то ли завалилась спать в других комнатах. А может, девчонка сама включила свет, чтоб не страшно было стеречь меня… Она прошла на цыпочках в сени, я проследовал за нею, мы нашарили в темноте пальто и вышли во двор.

— Куда пойдем? — спросил я ее на пороге.

— Потом скажу, — сказала она, запахнувшись от налетевшего ветра.

Делать нечего. После теплой хаты я оказался на улице. Вечер, мгла, грязь — и на земле, и в расквашенных, забродивших небесах. Болела, как обручами охваченная, голова, тошнило, с непривычки подгибались ноги. Девчушка шла впереди, я ковылял следом, боясь упустить ее из виду. Шли сначала улицей, потом переулками — несмотря на ветер, темень в них застойная, венозная. Моя провожатая не торопилась сообщить, куда мы тащимся, а сам я больше не спрашивал.

Остановились у чьих-то ворот. Велев мне ждать ее здесь, девчонка скользнула во двор. Несколькими минутами позже из выходивших на улицу окон прямо в лицо мне брызнул колеблющийся на ветру, в холодной мороси, «мжичке», как у нас говорят, свет. Вскоре он погас, и еще через пару минут ворота скрипнули и возле меня оказалась Лена.

Я ожидал увидеть кого угодно, но только не ее.

— Так ты меня простишь? — повторила, словно наш разговор и не прерывался.

— За что?

— Я выхожу замуж.

— За кого? — автоматически спросил я.

— За ее брата.

Обернулась к девочке, стоявшей на некотором расстоянии от нас и изо всех сил сопротивлявшейся ветру, старавшемуся выпростать ее из пальто, как веретено из-под пряжи. Наглухо запахнувшаяся, маленькая — веретено, восклицательный знак в конце короткой фразы.

За ее брата!

Мы ходили возле дома — Лена жила здесь на частной квартире, — и я говорил ей оскорбительные слова. Ни на что другое у меня, к сожалению, не хватило ума. Сердца, хитрости, наконец. Сестра Романа держалась на отдалении, но чувствовалось, что ее пугает темнота. Теперь уже она боялась потерять нас из виду.