Интернат для брошенных мужчин

– Ладно, Ваня, побегу я! Привет матери передавай и поздравления! – воскликнула Людмила Петровна, которой не терпелось вернуться в комнату и повнимательнее рассмотреть Джона.

Но, оказывается, ее поджидала Верка. Она сидела на полешке возле печки и лениво подкидывала туда валявшиеся рядом бумажки и бересту. Верка вскочила, поманила Людмилу Петровну в уголок за печку и там шепотом спросила, не говорил ли о ней Родин. И согласна ли Людмила Петровна взять ее на работу?

– А кафе твое как же? – удивилась та. – Ты же там больше получаешь, мы тебе столько платить не сможем.

– А что кафе? – махнула рукой Верка. – Там люди разве? Шофера. Дальнобои. Нагавкаешься с ними, а потом как собака целый день. Мне девки-то мои говорят: правильно от тебя отец ушел, твою ругань кто стерпит. Мы, говорит, школу окончим и тоже уедем, с тобой не останемся. Чего же мне – одной потом пропадать? А у вас народ культурный. Саня одобряет. Да ты не думай, я и готовить согласна, и в доме убираться, и на огороде могу. А?

Она смотрела просительно, и Людмила Петровна согласилась: как только дела немного наладятся, она непременно к себе возьмет Веру. Потом спросила – отчасти из бабьего любопытства, а отчасти как ответственное лицо:

– Что у вас с Саней-то? Он ведь и пить бросил, и работает, считай, в двух местах?

– Боюсь я, Людмила, – округлив глаза, призналась Верка. – Он теперь такой правильный стал, что не дай бог…

– В каком смысле?

– Ну, он же сказал, что теперь выбирать будет, – скривила губы Вера, будто собираясь заплакать. – И ведь правда: баб одиноких много, мужиков хороших, непьющих и работящих, как мой Санька, по пальцам сосчитать. Вон и Наталья приперлась. Чего, думаешь? На Саньку виды имеет. Видала, как хвостом метет? Зараза!

– Вера, уймись, – едва сдерживая смех, посоветовала Людмила Петровна. И приврала для Веркиного успокоения: – Наташу я сама пригласила, хочу ее с Юрой познакомить. А Саня только тебя любит, он мне сам об этом говорил. Он ведь тоже видит, как ты изменилась: скандалить перестала… почти. И относишься к нему с уважением, не то что раньше. Все будет хорошо, уверена.

– Спасибо, Людмила, – произнесла Вера и добавила от полноты чувств: – А если теперь про тебя кто что плохое скажет, так я ему в глаза плюну, честное слово!

– Эй, вы чего там? – зычно крикнул из комнаты дед Семен. – Давайте в коллектив! И горячее пора подавать!

После горячего еще выпили. И решили устроить танцы. Юрий сунул в оставленный Володей ноутбук какую-то маленькую штучку, что-то понажимал, и компьютер заиграл не хуже магнитофона.

– Все подружки по парам… разбре-лися! – скомандовал дед Семен и, прихватив поясницу, склонился в поклоне перед Евдокией Кондратьевной.

Однако мать Людмилы Петровны танцевать наотрез отказалась, сославшись на больные ноги и преклонный возраст, чем весьма обидела деда Семена, своего ровесника. Тогда он стал пробираться вдоль стола, чтобы пригласить скучавшую на чужом празднике Наталью. Конечно, ползти под столом он счел ниже своего достоинства и пошел напролом. Но поскольку выпил уже изрядно, то возможностей своих не рассчитал и застрял в дверном проеме. Столь же веселые и уже нетрезвые помощники получили массу удовольствия, вызволяя деда, перенося столы и освобождая место для танцев. Людмила Петровна мудро решила не идти поперек общего движения, однако потихоньку спрятала в сенях последние две бутылки водки. Осторожность никогда не помешает.

Танцевать стали четыре пары: Вера с Александром, Люба с Геннадием, неугомонный дед Семен с повеселевшей от выпитого Натальей и Людмила Петровна с Родиным. Евдокия Кондратьевна о чем-то беседовала с Анфисой Романовной. Петр Борисович пристроился смотреть телевизор. Там сегодня был огромный выбор красивых и почти не одетых женщин, глаза художника радовались и разбегались в разные стороны, стремясь к максимально возможному охвату. А его супруга села рядом и стала смотреть на мужа, как на телевизор: Петр Борисович смеялся, и она улыбалась, он хмурил брови, и она сердилась. Оставленный без присмотра Джон попытался разбить пару и перехватить Людмилу Петровну, но едва не упал, потому что ноги непоправимо запутались в домотканых половичках и наотрез отказались служить хозяину. В глазах у него двоилось, изображение плыло, и теперь он лежал на скамейке у печки, с детским удивлением рассматривая окружающих и пытаясь понять феномен русской народной избы, в которую при кажущейся тесноте вмещается такое количество народа.

Людмиле Петровне сначала неловко было: она Родина и ростом выше, и весом поболее. Словом, та еще парочка. А потом забыла. Потому что думала только о том, что его рука лежит у нее на талии (ну хорошо, просто на спине). А в другой руке он держит ее ладонь – и это так странно, непривычно… что больше ни о чем и думать нельзя. И музыка хорошая, спокойная, словно лето, утро, еще нежарко, но уже истома кругом и такая прелесть, такое счастье, что голова кружится!

– Ты сегодня очень красивая, – сообщил ей Родин в ухо, прижавшись виском к ее виску.