Интернат

Когда теперь Серафим вырвется в дом Божий? И вырвется ли? Неужто лишь, когда выпустится из средней школы и покинет интернат? Это так долго!

Он посмотрел на безжизненно поникшего Дениса.

– Ничего, прорвёмся! – ободрил он его. – Бывает хуже.

– Куда уж хуже! – кисло проговорил Денис. – Всего враз лишили. Одуреть! Я эту Душкову убил бы, если б щас встретил!

– А это кто – Душкова?

– Она меня сюда запихала, – мрачно поведал Денис. – Слово такое… знаешь… английское. На «ом».

– Омбудсмен? – догадался Серафим.

– Точно.

– А как она тебя сюда запихала?

– Так и запихала. Как баба Яга, чаем напоила, конфетами накормила, в душу залезла, в печке испекла. И слопала. Как в сказке.

– Похоже, – невольно улыбнулся Серафим.

Время истекало медленно. Ребята и стоять устали, и на корточках сидеть устали, и ходить, как в камерах узники, устали. От нечего делать Денис спросил:

– А почему ты думаешь, что Бог есть?

Серафим ответил не сразу.

– Да ведь я с рождения в храме живу. Папа у меня священнику прислуживает в алтаре, мама на клиросе поёт, она на регента выучилась.

– На регента? – удивился Денис. – Это ж королевское что-то. По истории.

– И по истории, и в церкви. Регент – руководитель в хоре. Репетирует с певчими.

– А чего там поют?

– Каноны поют, антифоны, разные молитвы, – пояснил Серафим. – Я, знаешь, как по всему этому соскучился! Сам бы пел, да нельзя. Запрещают. Про себя пою, что помню.

– Что, в церкви музыка клёвее, чем рок?! – не поверил Денис.

– А ты рок любишь? – заинтересовался Серафим.

– Ну… когда время есть, слушаю. Не фанат, ясно. А слушать-то ещё что? Не попсу же девчачью. Ну, хип-хоп. И тому подобное.

– А ты бывал когда-нибудь в церкви?

– Ну, раз и заглядывал когда. С мамой. Давно. Отец как ушёл, так мы и не ходили.

– А чего?

– Того. Отец алименты едва капает, мама на трёх работах пурхается, чтоб жить более-менее.

– Ты ей помогаешь?

Вопрос для Дениса неожиданный. Как тут помогать? На работу, что ли, ходить? Он неприязненно покосился на своего сокарцерника. Вот ведь умеет этот клещ поповский под кожу залезть, вопрос тупой задать, чтобы в ступор ввести.

– Чем я тебе ей помогу, интересно? – проворчал Денис.

– Могу перечислить, – охотно предложил Серафим. – Готов?

– Всегда.

Денис отвернулся к стене. Учить вздумал, проповедник поповский! Очень надо! Тут этих проповедников в каждом углу сарая под названием «жизнь». Помереть со скуки можно.

А Серафим вспоминал все виды работ по дому и перечислял их, глядя с недетской серьёзностью на белоручку Дениса. Тот, казалось, был ошеломлён, узнав, как сильно он мог бы помочь маме, если б удосужился немного призадуматься.

Но ведь Enterу думать некогда было. Он в иной мир грузится изо дня в день. «Enter» – и в полёте! Ну, какой силач сможет с небес в болото вонючее плюхнуться? И приземлиться трудно, и разорвать нити, и на поверхность выплыть, и из пропасти вылезти.

Для виртомана болото, паутина, пропасть – и есть реальная жизнь. Из неё всегда хочется исчезнуть, чтобы поглотиться «небесами» – игрой. Игра – тот же наркотик. Он дарит наслаждение. Он опасный, как наркотик: он зверь, ласковый с теми, кто ему подчиняется, и разъярённый с теми, кто пытается избегать его заманчиво-обманчивых ласк и обещаний.

Попробуй откажись! Силы-то где взять?

Серафим Кедринский внимательно выслушал запальчивую тираду Дениса Лабутина. Когда тот замолчал, тяжело дыша и часто мигая, Серафим сказал:

– Верный вопрос. А ответ не знаешь, что ли?

– Я просто так спросил, – замкнулся Enter.

– Чего просто так-то?

– Ничего. Просто спросил. Вопрос такой. Которому ответа не требуется.

– Риторический, что ли?

– Он самый.

Серафим поцарапал ногтем стену. Старая краска не отдиралась и вообще никак на прикосновение не реагировала. А чего ей реагировать? Она же краска мёртвая.

– Ты как толстым слоем краски покрыт, – сказал Серафим, не оборачиваясь к Денису. – Краска мёртвая. Но ты ж всё равно живой пока. От царапин твоей краске ничего не сделается. Её молотком надо сбивать. Или хоть стамеской. Да и самому пошевелиться надо, чтоб краска разлопалась. А то ты будто гипсовая статуя в парке.

– Чего это – статуя? – обиделся почему-то Денис.

– Да такая же застывшая, блёклая и пустая.

Денис помолчал. Ему по-настоящему стало обидно. Это он-то блёклый и пустой?! Да он такие цивилизации создавал! Он таких монстров мочил! Он такие лабиринты проходил! Он такие ходы придумывал! Так хитро от полиции и ФБР убегал! Одерживал такие победы! Этому дураку Кедрашу и не снилось!

Enter повернулся к Серафиму, чтобы брякнуть что-нибудь обидное и злое, и увидел близко светлые глаза – невероятно яркие, сильные, без единой тени насмешки. И вообще задней  мысли. Раздражение Дениса странным образом смягчилось, и он лишь буркнул:

– Сам такой. Статуй гипсовый.

Серафим легонько похлопал его по плечу.

– Ладно тебе, не злись. Я вообще думаю, что тебя скоро мама вызволит. Я обязательно за тебя Богу помолюсь... Если хочешь, – после паузы добавил он и вопросительно поглядел.

Денис неловко пожал плечами. Он не имел понятия, хочет ли, чтоб о нём кто-то молился. Разве это обязательно, чтобы жить?