Интернат

– Денечка, сыночек мой, я тебя так люблю, я так по тебе скучаю! Сердце у меня всё время болит за тебя, поседела вон. Денечка, я все инстанции прошла, на всех порогах ноги поотбивала. Скоро суд будет, чтоб мне тебя отдали…. По утрам прихожу сюда, хожу, выглядываю тебя, пока на работу не пора…. А по вечерам прихожу – так до ночи в окошки  тебя высматриваю, пока в интернате свет не погаснет. Исхудал как…. Вытянулся…. Измучился, солнышко моё….

К ним спешили Яков и пара воспитателей. Зинаида, несмотря на слёзы, приметила их и заторопилась:

– День, ты держись, мой родной, я за нас борюсь. Отец Григорий из нашего храма мне помогает, и ещё несколько человек их православных. Я тебя отвоюю, слышишь?  Мы скоро снова заживём вместе. И ещё, чуть не забыла: тебе мальчик один, Серафим, привет передаёт, у него всё в порядке, она за тебя и за всех мальчиков молится. Денисушка!

Она смерила высоту забора и внезапно жарко спросила:

– А через забор сможешь перебраться?! Прямо сейчас?!

Денис мигом уцепился за сетку и полез наверх, карабкаясь с отчаяньем человека, по пятам которого гонится убийца. Он почти перегнулся, чтобы перекинуть ногу и спрыгнуть в объятия мамы, но за него уцепились и сдёрнули вниз. Ренат крикнул своим помощникам:

– Держите его крепче! Уводите!

А сам придвинулся к сетке и злобно процедил:

– Мы встретимся с вами в ином месте, Зинаида Аркадьевна. Будете помнить, как похищать из интерната детей.

– Своих собственных детей! – ничуть не испугавшись, процедила закалённая за эти месяцы Зинаида.

Ренат оскалился, словно волк на добычу.

– Были ваши, стали наши, и ничего вам не обломится, как ни старайтесь. Тут такие деньги, такие дела завязаны, что лучше идите домой и притворитесь, что всегда были бесплодны. Никто вам сына не вернёт. Это государственная политика, ясно? А переть против государства – это как букашке против асфальтного катка.

Он сплюнул и ушёл вслед за воспитателями, которые тащили кричавшего, бьющегося в их руках Дениса. Зинаида крикнула:

– Я всё равно заберу своего сына! И за другими приду!

Ренат, открывая дверь в здание, цинично показал ей средний палец и скрылся окончательно.

Зинаида несколько раз трясанула сетку и, обессиленная, сползла в сугроб. Кто-то помог ей подняться. Она повернула голову и, узнав, с облегчающим рыданием воззвала:

– Отец Григорий!

Высокий чернобородый мужчина, широкоплечий, статный, в рясе и полушубке, жалеючи смотрел на неё яркими синими глазами. Возраст, казалось, не для него: ему можно было дать и пятьдесят, и сорок, и тридцать пять.

– Увидели сына? – спросил он участливо.

– Увидела, – охнула Зинаида. – Знали б вы, как это невыносимо, батюшка - будто сердце по кусочку обрывают.

Священник глянул на серокирпичное здание с зарешеченными окнами.

– Пойдёмте со мной, Зинаида, полечим ваше сердце.

Поддерживая женщину, он повёл её прочь от интерната.

– Вы в церковь? – спросила неживым голосом Зинаида.

– В церковь, – кивнул отец Григорий.

– Можно с вами?

– Я вас туда и веду. Пока никого нет, посидите, поплачьте. А потом надо двигаться дальше с Божьей помощью.

– Исхудал. Вытянулся, – пожаловалась Зинаида, будто воочию видя отобранного сына. – Жёсткий стал. Измученный…. Что они с ним делают?! Его бьют, я знаю. Издеваются.

Отец Григорий попробовал её успокоить:

– Вроде нет уже. Наказания отменены.

Зинаиду как крапивой хлестнули: наказания отменены! Значит, они были?!

– Его теперь точно накажут. За то, что ко мне выбежал, – потрясённо выговаривала она. – Как же я не подумала! Ох, ворона, ворона! Денечка ты мой родной….

Хлынули горячие слёзы. Встречный ветер вмиг остужал их и леденил  мокрые щёки. Отец Григорий свернул на дорожку, ведущую через сквер к церкви.

– – Не будут наказывать, – уверенно утешил он. – Не смогут. Давайте-ка помолимся о вашем  Дионисии. Нет ничего сильнее материнской молитвы.

Зинаида смутилась.

– Да я лишь в ноябре в церковь-то пришла. Раньше на себя надеялась думала, всё смогу…. А тут, бессильная, в церковь побежала. Ничего не знаю, ничего не умею. Кому молиться, как….

– Было бы желание, научиться всегда можно, – успокоил отец Григорий.

– Правда?

Зинаида всхлипнула, высморкалась смущённо в платок.

– Правда.

Отец Григорий ласково улыбнулся.

– Я, как это случилось, ни дня толком не спала, всё бегала, бегала, ругалась, молилась, в ноги падала, взятки совала, чуть было не продалась. И продалась бы, да горе всё это иссушило меня, морщины добавило. И впустую всё. Грозят родительских прав через суд лишить. А до этого вон - обвинили в жестоком обращении с ребёнком, о насилии. Какое там насилие! Я ж люблю его, он у меня единственный. Сердце ноет и ноет, не перестаёт. Иду и охаю всё, и охаю, остановиться не могу, как пластинка спотыкающаяся. Бывший муж и прежде нос воротил, а теперь и вовсе - знать вас обоих не хочу – говорит. И говорит ещё, что теперь,мол, обузы у него не будет…. Обуза… это сын-то! Как такое сказал? А сказал ведь….

Она говорила и говорила о своих мытарствах, жаловалась и жаловалась, а когда выдохлась, замолчала и только охала потихонечку, словно у неё что-то болело.