Интернат

– А с тобой мы после разберёмся, ягодка, – пообещал Хамракулов, впиваясь в тоненькую фигурку жадным противным взглядом. – Где-нибудь в закуточке платье-то задерём и побалуемся, тебе ж не впервой, а?

Девочка застыла. Отпустила брата. Краски на её лице пропали, как стёрлись ластиком. Кульба хохотнул:

– Приятен секс с родным папашкой, а, девочка? То есть, женщина?

– Баба, то есть! – заржал Хамракулов.

Одного взгляда на Киру хватило, чтобы понять: её и вправду насиловал родной отец. Но ни одной слезинки не потекло по впалым щекам. Только полыхнуло от неё такой болью, что ребята притихли.

– Ну, вы сволочи, – тихо прорычал Лабутин и со всего маху засадил в челюсть сперва Хамраку, потом Кульбе.

Он их бил, пинал и кусал, будто загнанный зверь  настигнувших его охотников, и не видел ничего вокруг, только мёртвое лицо девочки, заслонившее в Денисе весь остальной мир. Даже виртуальный.

Его выхватили, оттащили к стене и держали, пока не прибежала медсестра, только сегодня начавшая работать в интернате вместо Гузели Маратовны Гинзулы. Она ахала, причитала, пребывая в совершенном ужасе от интернатского контингента, но быстро делала своё дело: осматривала, мазала, нажимала, вливала успокоительное в рот, вытирала кровь.

– Совсем с ума посходили, – сердито проворчала медсестра, закончив процедуры. – Чёрт, что ли, в вас всех вселился?!

Она посмотрела на Киру, которую обнимала за плечи Надя Ляшко, и озабоченно спросила:

– С тобой всё в порядке?

– Да, Евгения Леонидовна, – едва слышно ответила Кира.

Надя сердито сказала:

– Да ничего с ней не в порядке! Разве сами не видите? Этих дураков давно в карцер надо посадить. И не на час, а на год, чтоб научились сперва разговаривать, а потом махаться. Неандертальцы.

– Че-го-о?! – возмущённо протянул Хамрак. – Это кто тебе неандертальцы?!

– Вы оба, – бесстрашно назвала Надя.

– Мало получала?

– Ни копейки, – фыркнула Надя. – И от тебя – не собираюсь.

– Ты, сука! – рванулся к ней Хамрак, но перед ним встали Гарюха и Миша Букашечкин.

– Остынь, Влад, – веско произнёс Гарюха. – Вас двое, а нас – войско. Подавим.

– А будешь к младшим приставать, мы тебе «тёмную» устроим, – пригрозил всегда тихий и застенчивый Миша и оглянулся. – Правда же?

Ребята не враз, по одному кивнули, поддерживая Мишкино обещание.

Медсестра печально вздохнула и откровенно сказала:

– Здесь у вас просто бедлам и «дедовщина». Зачем я только во всё это ввязалась? Лучше б в поликлинике пахала. Там хоть пациенты не дерутся.

Она собрала аптечку, взяла за руку Киру.

– Пойдём-ка со мной. И ты тоже... как тебя....

– Надя.

– И ты, Надя. С этим что-то надо делать

Она увела девочек в медкабинет.

«Старшаки», провожаемые злыми дерзкими взглядами малышни, удалились, пытаясь хорохориться и обещая наябедничать Крысе или Пуге или малознакомой, но наверняка такой же вредной и жестокой, хоть и под сладким соусом, Душечке.

Победители вернулись в место дислокации – спальню двести двадцать девять, оживлённо переживая первое в интернатской жизни восстание. Новенькие в обсуждении не участвовали, больше слушая о том, что было перед их приходом, и тем могло бы грозить буквально в новогодние каникулы их безрассудное сопротивление «старшакам». Ванёк и Валёк воспринимали страшилки с открытыми ртами. У Вани вырвалось как-то:

– Не, такого не может быть! Чтоб – такое!

В ответ ему показали шрамы, следы от прижигания сигаретами и синяки – у кого фиолетовые, у кого жёлтые.

Валёк на все рассказы о наказаниях и о запретах Устава только плечами пожал.

– У нас примерно так же дома было, – сказал он. – Только плохо кормили. Скорее, не кормили, чем кормили.

– Так бывает? – не поверил Миша Букашечкин.

– У нас бывает, – сказал Валёк. – А вас разве не били дома?

– Вот ещё! Ничё нас не били! – возмутился за всех Гарюха.

–  Сироты, что ли?

– Ничё не сироты! По мелочёвке сюда угодили, представляешь? – зло бросил Щучик.

– Как это? Всё у вас, значит, тип-топ было, и вдруг сюда загребли? – вскинул брови Ванёк Лапчик. – Так не бывает!

– Теперь запросто бывает, – сказал Певунец. – Я сдуру пожаловался омбудсмену, что родители заставляют меня на вокал ходить в «музыкалку», и мне, типа, неохота и утомительно. И лучше б мне отдыхать в это время дома или по улице пошататься. Она и постаралась: сюда меня запихала без права общения с родаками.

– А я долго ревел, что мне байк новый не покупают, – вздохнул Щучик, – и бабка-соседка накапала, что предки меня ущемляют и оттого я несчастный. А старый байк совсем ничего себе был, ездить на нём сколь хошь можно. Хоть двадцать лет.

– Ничё себе! – поразился Валёк.

– А я наябедничал, что меня дома заставляют посуду мыть, убираться, в саду копаться, – рассказал Колька Евлаш.

– Чё, правда? Такая ерунда? – воскликнул Ванёк.

– Честно.

– А меня по бедности мамы, – признался Саша Рогачёв. – Типа средств не хватит меня вырастить.

– А ты? – обратился к Денису Валёк. – Тебя били и унижали?

– У меня..., – замялся Лабутин. – Ну... у меня всего понемногу. И в этом «понемногу» много виноват я. Больше никто. Душкова меня подцепила, а я рад стараться.... Выложил, чего не было. Дурак, короче.