Интернет и идеологические движения в России

В результате распада СССР Россия унаследовала территорию «сердцевины» империи. В этом состоит еще одно важное отличие российского общества не только от постсоветских стран, но и от бывших колоний европейских держав в Америке, Азии и Африке. То обстоятельство, что российское имперское пространство не знало четких различий между метрополией и периферией, границы между которыми постоянно передвигались в процессе внутренней колонизации, способствовало созданию дополнительных трудностей на пути nation-building в постсоветской России. Воспроизводить «имперский синдром» значительно легче, когда страна «похожа на окровавленный торс империи – то, что осталось, когда от нее отделились другие [советские] республики»[569]. Иные посткоммунистические общества пусть часто и с великим трудом, но все-таки сумели встать на извилистый путь национального строительства[570]. Важным фактором на этом пути оказалась готовность элит и общества к выбору ценностной системы, позволяющей легитимировать новые институциональные системы. Возможность апеллировать к досоветскому прошлому блокировала воскрешение «призраков» имперско-советского прошлого; невозможность (или нежелание элит) найти антисоветскую ценностную платформу способствовало такому воскрешению[571]. В этом смысле легче всего пришлось странам Центральной и Восточной Европы. Там консолидация населения и превращение его в демос облегчались наличием демократических традиций и докоммунистической исторической памяти. Решающую роль, безусловно, сыграл и политический фактор – идея возвращения в лоно западной цивилизации, из которой они прежде «выпали» не по своей воле. Наконец, успех постсоциалистических трансформаций на пути к стабильной демократии в этой группе стран был достигнут благодаря реально существовавшему противостоянию гражданского общества и политического режима, навязанного извне: если «Россия воспринимала себя как центр империи», то, например, «Польша себя – как оккупированную страну»[572]. В отличие от Польши, Чехословакии, Венгрии, стран Балтии и даже Грузии, Молдовы и Украины (которым приходится имитировать модели восточноевропейских стран) Россия после 1991 г. оказалась один на один со своим имперским прошлым. Перед ней встала сложнейшая задача изживания имперского порядка из самой себя.

Сравнение постсоветской России с «сердцевинами» других континентальных империй оказывается довольно продуктивным для понимания феномена «имперского пленения» и сложности постимперских трансформаций. В схожем с постсоветской Россией положении оказывались иные имперские политии, потерпевшие крах в ХХ веке. В то время как на обломках Российской империи в результате Гражданской войны победила имперско-советская модель[573], в иных континентальных империях реализовались другие сценарии трансформации.

В образовавшихся на просторах бывшей Австро-Венгрии республиках заработал механизм этнического национализма. Тем не менее его влияние не смогло ликвидировать в одночасье «имперское сознание» и предотвратить ностальгию по утраченному государственному величию. Чешские немцы, оказавшиеся на обломках Габсбургской монархии, в которой они были господствующим этносом, приветствовали аннексию Судетской области и последовавшую оккупацию всей Чехословакии в 1938–1939 гг., а в Вене тем временем восторгались гитлеровским Аншлюсом. Третий Рейх стал для немцев Германии, Австрии, Чехии, Польши и других стран региона попыткой восстановить бывшее имперское пространство и возродить мощь, утраченную этим государствообразующим народом двух империй, павших в 1918 г.

Турецкая республика с начала 1920-х гг. стала полем для действия новых для нее форм националистического воображения и практики: здесь умы были захвачены младотурецким этнонационализмом в его смеси с западничеством и стремлением к полномасштабной модернизации общественных нравов и политической системы. Однако актуализированное наследие империи вскоре и здесь дало о себе знать: национальный порядок так и не был в полной мере построен, созданная демократия оказалась нестабильной, а курдский вопрос внутри (и вне) Турции до сих пор не решен, хотя прошло уже целое столетие с начала турецкой постимперской трансформации.