Интернет-издание авторов рунета «Портал» (СИ)

— Нет. Сядьте на стул. Успокойтесь. Я обещаю, больно не будет.

Старик сделал всё, как я сказал. Опустившись на своё место, он закрыл глаза и принялся ждать.

Стянув перчатку с кисти, я протянул к нему руку, намереваясь коснуться указательным пальцем лба, однако в десяти сантиметрах от головы замер и, поддавшись нахлынувшим чувствам, произнёс:

— Вы сделали всё абсолютно правильно. Использовали данное вам время так, как надо. Сегодня вы единственный из посещённых мной, кому не о чем жалеть.

Мужчина, не открывая глаз, улыбнулся одними губами, и я коснулся пальцем его лба. Яркая вспышка. Тело обмякло, и голова опустилась на поверхность стола.

Захлопнув дверь квартиры, я прошёл к лифту, и в его ожидании размышлял о старике, который три десятилетия назад, находясь на больничной койке и, чувствуя, как жизнь покидает его тело, обменял свою душу на здоровье и благополучие. Это была сделка, но честная ли?

Двери кабины открылись, и мимо меня прошли пятилетние близнецы с фотографии и симпатичная брюнетка, которую я видел во врачебном халате на групповом снимке.

— Мама, а мы пойдём с дедой в парк?

— Ну, если деда не устал, то конечно. Только не прыгайте на него, как в прошлый раз. Деда уже старый, и у него больная спина.

С криками и смехом близнецы понеслись по коридору к квартире номер 2079, а я, испытывая отвращение к музыке, игравшей внутри лифта, поехал вниз.

У меня несложная работа. Но я ненавижу её.

Максим Рябов РОБОТ

Сижу как-то у себя на даче, никого не трогаю. Пиво пью. С воблой. Сосед пришёл. «Там, — говорит, — хрень какая-то». А мне-то что? А он говорит, что мальчик там. На заборе слово неприличное пишет и тут же стирает. Пишет и стирает. «Вот делов, — говорю, — надери ему уши и дай пендаля. Чтобы заборы не портил».

«Пробовал, — отвечает, — не получается». «В смысле?» «Уши у него холодные. И глаза неживые. И сам он очень твёрдый. Наверно он того, не человек вовсе. Инопланетянин, наверно».

«Э, — говорю, — если слово из трёх букв на заборе пишет, то точно наш, земной». Но всё же заинтересовался. «Ладно, — говорю, — педофил-недоучка, пошли, посмотрим на твоего пацана. Я только пиво допью». Дохлебал банку, и мы пошли.

На соседней линии, в натуре, забор такой у одного куркуля, метра два высотой, с колючей проволокой поверху, досочка к досочке, и всё это безобразие окрашено розовой краской. Гламур, блин! Высморкался я на этот забор, смотрю, не соврал сосед. Стоит эдакое дитя природы, с виду лет десяти-одиннадцати или около того. Не помню. Мой-то спиногрыз уже давно из такого возраста вышел, скоро сам отцом станет. А этот в шортиках, в маечке. Хорошенький такой. Точно мечта педофила! И пишет. Пишет и стирает. Да быстро так. Не успею я «…уй» прочитать, он уже стёр. И пишет, стервец, ровненько, как по линеечке. Давно пишет, уже краску с забора стёр, да и доскам досталось. А в лапке у него уголёк. Длинный такой, типа карандаша толстого. Я почти такой же как-то в городе у одного художника стащил. Хорошая штука, если разметить что-то надо. Доски там для гроба или для конуры собачьей. По плотницкому делу, в общем.

«Эй, — говорю я этому тимуровцу, — ты чего творишь, гад? Куркуль приедет, тебя вообще уроет за свой забор!» Не реагирует пацан. Зато сосед свои пять копеек вставил. Типа, я же вам говорил, это, типа, робот инопланетный и вообще спасайте мальчика, ему ведь ещё домой лететь надо!

Ага, я ему, типа, ремонт с профилактикой делать буду. За свой счёт. Щас! Раскатали губу, блин.

Напротив куркуля — участок старушки-божьего одуванчика. Тыном из кольев огорожен. Чисто как у дома Бабы-Яги. Выдернул я из этого так называемого забора дрын. Ничего, старушка не обеднеет.

«Эй, — говорю пацану, — братэло, сейчас огребёшь по кумполу, если не перестанешь хулиганить». Не реагирует, пишет и пишет. Я бы так писал, уже десять книжек бы моих издали. И все из одного этого слова нехорошего.

Замахнулся я дрыном, а сосед под руку канючит: «Это же ребёнок, как можно, вы же, Александр Степанович, его убьёте».

Испортил удар, паразит.

Кол вдоль головы пацана по касательной прошёл. Я его едва из рук не выронил. «Чего ты, — говорю, — Палыч, под руку вякаешь? Сам же говорил, что он твёрдый. Не кулаки же отбивать. Дай-ка я ему ещё раза врежу!»

И врезал.

Кол сломал, ввёл бабку в ущерб. А этот мелкий всё пишет и пишет. Я немного призадумался.

Тут, значит, пыль столбом — едет куркуль на своём танке. Это я так его джип называю, кто не понял. Затормозил возле нас, из дверей выставился, идёт к нам, брылями трясёт, типа, что за люди возле его частной собственности ошиваются и имущество портят?

«Ты, — говорю, — не гундось, буржуй недорезанный, а лучше поясни, что у тебя тут за чудо японское стоит и людей в заблуждение вводит?»

Он посмотрел, репу почесал. «Не, — говорит, — это не мой пацан. Мой размером покрупнее, одет приличнее и так мелочиться не будет, если уж напишет „…уй“, так чёрной краской и во весь забор».