Прошел октябрь, ноябрь, а зима всё не наступала — осень приняла хроническую форму. В магазинах уже появились ёлочные украшения, и неожиданно, как всегда, встала проблема праздничных покупок. Новый год, в этом отношении, жестокий праздник. Надо подобрать подарки, которые пришлись бы по душе родным и близким, а ещё потратить немалую сумму на дежурные подарки для коллег, чтобы не ударить в грязь лицом при получении очередного ненужного подсвечника или полотенца с изображением зверюшки из восточного календаря. А красивые шары на новогоднюю ёлку, а новая блузка Дашке, ну, и себе что-нибудь красивое — хотя бы колготки… Как ни прикидывай, а в откладываемое на ремонт придется влезать. С этими невесёлыми мыслями я пришла домой. Неприятные размышления о финансовой иссякаемости дополняли общую картину подавленности. Это тоскливое состояние преследовало меня последние два месяца постоянно. Я ежечасно обвиняла себя в нерешительности, поскольку перманентно пыталась расстаться с Анатолием, но всё оставалось по-прежнему. И как ни пыталась я, следуя совету Чумы, расслабиться и получать удовольствие, каждый раз уходила от Анатолия раздосадованная, с ощущением, что я даже не любовница, а просто постельная принадлежность. В любое время нашей встречи могла раздаться из мобильника песня Сольвейг, и Анатолий начинал ворковать:
— Галчонок, конечно помню. Хорошо. И молоко, и кефир. Скоро буду. Я тоже.
Как-то я не выдержала (мудрено было выдержать, когда Анатолий вел свою беседу в самом прямом смысле на мне) и попыталась выяснить, почему я вынуждена наблюдать их семейную идиллию. Начала я выяснялку достаточно спокойно, но потом меня понесло:
— Я не понимаю, когда ты настоящий: когда врешь своей жене или когда мне? Или ты нас обеих за дур держишь? Тебе этот кобелизм так — разговор ни о чем?
Анатолий выслушал меня, не перебивая, закурил:
— Я ждал, что ты про это спросишь.
Так интеллигентно назвать моё сольное выступление даже Андрей Петрович не сумел бы. Впрочем, а что такого было сказано? Что если не можешь дать нормальных отношений, то хотя бы избавь меня от демонстрации привязанности к другой женщине, пусть даже и жене.
Но потом мне стало стыдно, поскольку оказалось, что жена Анатолия страдает неизлечимым недугом, с трудом передвигается по квартире, и он не имеет морального права ничем расстраивать больную женщину, практически инвалида, дни которой сочтены. И дальше всё пошло, как и шло. Раз в неделю мы встречались, и раз в два дня я получала ласковую ватсапку типа: «я скучаю по тебе, моя радость».
А дома каждый вечер меня ждали сообщения из Петербурга. Понятно, что это была просто ни к чему не обязывающая болтовня, но я этих месседжей ждала.
На следующий день на работе мы с Ириной обсуждали, как мне выбраться из моей явно затянувшейся романтической истории с Анатолием, понеся наименьшие душевные потери. Ира была убеждена, что, встречаясь, по её выражению, «с курортным прохиндеем», я понапрасну теряю время:
— Пока место занято, на него никто не сядет. Ладно бы любила, тогда ещё можно было объяснить, чего с женатым мужиком время теряешь. А так ни вару, ни товару — попусту упущенные годы.
— Во-первых, пока ещё не годы, а месяцы, а во-вторых, Ирин, ну вот прекращу я с ним отношения — и чего? Так хоть сообщение придет «люблю — не могу», всё-таки ощущение женской востребованности.
— Именно — ощущение! А уверенности никакой нет. Мне твой Анатолий ещё в Египте не глянулся. Самовлюбленный бабник. Он у тебя пару лет зажует, а потом дальше пойдет. А ты останешься в сороковник у разбитого корыта.