Цифра сорок пугала своей неизбежностью. Валентина, мамина подруга, любила повторять, что в сорок лет она как женщина только родилась: «мой самый бурный роман с Сорокиным начался, когда мне было сорок восемь, и длился семь лет. Я ему очень благодарна. Он помог мне пережить климакс». Сорокину было сорок, его жене тридцать, а он ушел к сорокавосьмилетней Валентине, погрузившись в бурный роман, не догадываясь, что останется в памяти любимой женщины как средство от последствий климакса, такой вот своеобразный заменитель капель «Ременс». Но Валентина — это женщина прошлого столетия. Полненькая, маленькая — она и без сорока восьми лет сегодня была бы не формат. А может, формат не в стройной талии, которая достигается диетами и тренажерами, а в умении беззаботно улыбаться и до слез смеяться над глупыми шутками. Я этого не умею, и ни с каким тренажером это не достигнуть. Валентина мне не раз говорила: «Мужчин любить надо. Вот, говорят: будешь работу любить, и она тебя полюбит. С мужчинами то же самое». Видимо, нет у меня в глазах какой-то чертовщинки, потому и проходят мужчины мимо, понимая, что я их не настолько сильно люблю. Отсюда и страх — расстанусь с Анатолием, а больше никого и не встречу. Но терпеть отношения, которые всё больше разочаровывают — это же работа на самоуничтожение. Клин клином вышибается, но вот только где взять этот клин?
Почему-то подумала о Мише из Петербурга. Я подсела на переписку с ним, как на наркотик, и каждое сообщение ждала, будто дозу.
Несмотря на то, что до Нового года оставалось больше двух недель, повсеместно начались праздничные корпоративы. Мы гуляли в новом ресторане недалеко от нашего офиса, было здорово: огромный зал, живая музыка, официанты в бабочках, стол с такими изысками, что слюнки текли от одного взгляда на это кулинарное изобилие. Мы с Ириной пошли танцевать: если не двигаться, можно было просто лопнуть от обжорства. На пятачке перед оркестром лихо отплясывал мужичок лет пятидесяти, маленький, лысый, лопоухий. Но как он искренне радовался музыке, окружающим, своему танцу! Медленный мы танцевали с ним вместе, быстрый он отплясывал вокруг меня. «Тебе с этим хоббитом босиком надо танцевать, — хихикнула Ирина, — он бы тебе по плечо был. А так по подмышку». Только мы с Ириной садились за стол, как этот мужичок меня отыскивал в многолюдном зале и вновь вел танцевать. Он нес какую-то чепуху, и мне было весело от его болтовни, от шампанского, от предчувствия новогоднего праздника. Мы танцевали танго — я падала ему на руку, оттягивая ногу, и все вокруг аплодировали; затем кто-то заказал танец моего детства, ламбаду, и мы прошлись в таком страстном сплетении, что я подумала: со спиртным на сегодня пора завязывать. Мой новый знакомый был здесь на юбилее: дата почти круглая — сорок пять лет жене друга. Наплясавшись, он повел меня знакомиться со своими друзьями, пусть они на меня полюбуются, ведь такой красивой и веселой партнерши по танцам у него никогда не было. Их стол находился в соседнем маленьком зале-кабинете, и навстречу нам из-за стола поднималась, видимо, идти танцевать пара — юбилярша с мужем. У юбилярши была подтянутая спортивная фигура и строгий учительский взгляд. А мужем юбилярши был Анатолий. Я растеряно смотрела на них, пока мой танцор нес пьяную чушь о том, как хорошая девушка Маша танцует лучше Майи Плисецкой и Анны Павловой, вместе взятых. У меня горело лицо, будто все могли догадаться, что я любовница жены юбиляра, и подумать, что явилась сюда испортить им праздник.