Интернет-журнал "Домашняя лаборатория", 2007 №11

Когда в середине 1980-х годов Горбачев приступил к реформированию Советского Союза, у жителей Магнитогорска впервые появилась возможность разобраться в своей истории. В 1988 году один из представителей «кулацкого контингента», в детском возрасте доставленный в Магнитогорск под конвоем, описал свои впечатления следующим образом:

Не менее сорока семей были втиснуты в товарный вагон с зарешеченными окнами. Места хватало только на то, чтобы сесть, лечь было нельзя. Для отправления естественных надобностей существовала деревянная бадья. Все три дня поезд шел сквозь полосу сильной жары. В вагоне стояла духота. В течение полутора дней двери вообще не открывали… Дети умирали у матерей на руках.

Когда мы добрались до Магнитогорска, у железнодорожного полотна стояла повозка. Она здесь не для того, чтобы перевезти живых людей, догадались мы. Из одного нашего вагона в повозку перенесли четыре маленьких бездыханных тела. Из других вагонов тоже выносили трупы… Нас разместили в брезентовых платках, по шесть семей на большую палатку и по две — на маленькую. Каждая палатка имела номер. Первые месяцы мы все жили в этих палатках, которые, конечно, промокали. Земля внутри палаток замерзла. Люди закутывались в меховые шубы, шкуры животных, во всякое тряпье, которое было захвачено из дома [15/.

Подобные истории не согласовывались с официальным мифом о возведении великого сталелитейного центра, который изображал Магнитострой как единый порыв тысяч «энтузиастов», добровольно приехавших сюда, чтобы содействовать построению социализма. В конце 80-х годов получившая свободу местная печать развернула дискуссию на тему «Кто построил Магнитку — арестанты или энтузиасты?» [16]. Печальная парадоксальность ответа на этот вопрос состояла в том, что Магнитку построили и те, и другие. Одной из отличительных черт сталинской индустриализации было сосуществование добровольного и подневольного труда, героического самопожертвования и жестокого принуждения — сосуществование, представлявшее собой лишь временную и неустойчивую дихотомию, каковая могла иметь место только в обществе, которое переживало социальную революцию при мощной поддержке «низов», будучи в то же самое время порабощенным своими «верхами».

Одним из энтузиастов, приехавших содействовать строительству Магнитогорска, был молодой американец Джон Скотт, оставивший яркое описание своего тамошнего пятилетнего пребывания [17]. Сын известных американских радикалов Скотта Ниринга и Нелли Силс, он приехал в Советский Союз в разгар Великой депрессии, надеясь найти здесь альтернативу увядающему капитализму. Скотт был потрясен человеческими страданиями и проявлениями жестокости, открывшимися ему в Магнитогорске, что, впрочем, не помешало ему заметить одержимость и героизм множества здешних рабочих. «Люди учились, были исполнены ожиданий и стремления построить нечто такое, во что, по крайней мере, многие из них верили», — писал он о Магнитострое после возвращения на родину [18].

Советская идеология оправдывала сосуществование добровольного и подневольного труда, изображая кулаков как врагов социализма, заслуживающих своей участи, и вместе с тем превознося добровольных тружеников как авангард нового строя. Но в итоге жестокость, лишения и несправедливость, которые нес с собой новый режим, разрушили убеждения и обманули доверие даже его некогда горячих сторонников. По возвращении в Соединенные Штаты Джон Скотт сделался решительным критиком Советского Союза. Советские же труженики Магнитогорска в конце концов впали в апатию, столь характерную для преобладающей части рабочего класса страны.

Как уже упоминалось, в 1926 и 1927 годах Пальчинский высказывал опасения, что недостаточно изученные запасы железной руды Магнитной горы могут оказаться более ограниченными, чем ожидается, а размещение гигантского сталелитейного комплекса вдали от водных путей — неблагоразумным. К 1970-м годам его опасения подтвердились: истощение местных запасов железной руды сделало необходимой железнодорожную транспортировку последней из других регионов, подобно тому как с самого начала работы комплекса приходилось ввозить поездами уголь для доменных печей. Таким образом, с этого времени сталелитейный комплекс оказался вынужден получать оба важнейших вида сырья издалека и к тому же по суше, а не посредством более дешевого водного транспорта. Магнитогорск стал монументом неэффективности.