Интернет-журнал "Домашняя лаборатория", 2007 №12

Важной частью советской жизни вообще, и вэивской в частности, были так называемые заказы. Рис в них бывал, а китайской туши не было. Часто в них были продукты, которые или невозможно или очень трудно было купить в магазине. Заказов выделялось немного, скажем — два или три на лабораторию из десяти или двадцати человек. Заказы бывали нескольких типов — были мясные (мясо и мясные продукты), были алкогольные, были так называемые сладкие — из кондитерских изделий. Распределение заказов всегда было смесью цирка, психушки и дерьма. Наиболее цивилизованные лаборатории устанавливали очередь, некоторые тянули жребий и долго потом обсуждали, кому и почему везет больше, чем следовало. А особо интересные скандалы возникали, когда некто выигрывал заказ, который был ему не нужен. Или подходила его очередь на то, что ему было не нужно. Должен ли он уступить свою очередь следующему, или имел право получить и отдать, кому хотел? Коллективы обычно считали, что должен был уступить, и если товарищ получал и хотел отдать, приходилось это делать в отдалении от дружеского коллектива, ибо иначе возникал скандал. А еще иногда распределялись не заказы, а талоны, дающие право посетить магазин и сделать покупку. В этом случае с передачей талона другому возникала запредельная проблема, ибо все знали, что выиграл один, а в магазине видели другого! Скандал по первому разряду был гарантирован.

Сэй-Сенагон прекрасно бы это поняла: мужество противопоставить себя коллективу — мужество особого рода. Придворные фрейлины могли затравить любого, даже хорошее отношение императора не спасало. История знает случай, когда затравили насмерть.

Другая дискуссия, о коей я желаю поведать вам, произошла в «Чайке» в эпоху, когда «пионерских бараков» уже не было. Как-то вечером я гулял с одной девочкой О., специалисткой по радиосхемам вообще и в особенности по звуковоспроизведению или, как говорит новое поколение, по аудиотехнике. А я когда-то тоже этим увлекался. И мы ходили, и беседовали о магнитофонах и проигрывателях, и что будет, если сделать так или этак.

В какой-то момент мы увидели группу не самых пожилых сотрудников, которые отплясывали под одиноким фонарем. От группы отделились две дамы и направились в нашу сторону. Это были: секретарь аспирантуры И.Н. и редактор институтской стенгазеты, обе слегка навеселе. А я был аспирант и редактор отделенческой стенгазеты (мы делали ее вдвоем с Я. Л. и назывались «соредакторы»). Когда до нас осталось метров десять, одна из дам плавным жестом показала другой на нас, радостно произнесла — «Ну, аспирантуре и стенгазете Леня не откажет!» — и они с хохотом проследовали мимо, оставив меня в холодном поту.

Время шло, вечер перешел в ночь, лагерь стих, а мы с О. все гуляли. И, наверное, не ради дискуссии о преимуществах разных схем звуковоспроизведения гуляла со мной она. И, наконец, примерно в час ночи (ночь, звезды, окна погасли, одинокий фонарь, смолкли — и замерли в ожидании — соловьи) на очередной мой вопрос «что будет, если сделать так-то и так-то?» Оля гаркнула на весь спящий лагерь: «ЭТО БУДЕТ ГА-А-ВНОИ»

Если бы в этот момент вспыхнуло солнце или все окна в лагерных домиках — я бы не удивился. Но этого не произошло. И мы очень быстро пошли спать по своим комнатам. По-видимому, от некоторого обоюдного смущения. Редкое ощущение, правда?

Кстати о том, когда надо ложиться спать. Мой сослуживец и друг И.С. утверждал, что его здоровый организм нельзя заставить заниматься этой дикой бессмыслицей — добычей картошки согласно «технологии», по которой она получается золотой. Поэтому он приводил свой организм путем ежедневного пения песен до 3 часов утра под гитару в некое оглушенное состояние, когда ему (организму) было хорошо и в борозде.

Так в жизни и бывает — с милым рай и в шалаше, что немцу из объединенной Германии смерть, то сотруднику ВЭИ в самый раз. Но однажды сотрудник парткабинета ВЭИ, нажравшись, лег спать посреди бела дня и посреди улицы близлежащей деревни. Это было сочтено выходящим за рамки. Мужика тихо уволили.

Кстати, о борозде. Сидим мы как-то с одним моим сослуживцем, В.В., делаем перекур между той картошкой, что была до перекура, и всей остальной. По борозде бежит мышь, я беру ее и сажаю в корзину. И мышь начинает бегать по корзине. Сделает круг, остановится, мордочку остренькую поднимет, на небо посмотрит. Еще круг. Еще посмотрит… И спросил я: «Валера, как ты думаешь, ей сейчас страшно?» Валера подумал и ответил: «Нет. Но ей нехорошо».

Это одна из наиболее глубоких философских фраз, услышанных мною вообще в жизни. Сэй-Сенагон посмотрела бы на мышь, потом на нас и тоже сказала бы «им нехорошо».