Интерполицейский (СИ)

…Но не летящего ему прямо в лицо огромного столового тесака из рук среднего роста человечка отчетливой азиатской наружности, стоящего в специфической позе за длинной кухонной плитой. Краем сознания капитан Берн понял — вот-вот сейчас этот чудовищный клинок встретится с его побелевшим лбом, и это будет все. Краем сознания, потому что остальное сознание от столь свежих впечатлений отключилось вовсе, и лишь откуда-то из-под спуда его эго, из подкорки лезло упрямо-первобытное желание жить. Его тело не интересовало, что оно не в на съемках фильма "Матрица", герои которой могли уклоняться от пуль, и что этого вот относительно медленного ножа ему по за глаза хватит. Оно перешло на автономный режим бытия, раскидывая руки и взмахивая ими для придания своей массе инерции противодействия, начиная ме-едленно клониться на спину. Штурмовая винтовка, ухватившись за шею Ганса эластичным ремнем, по дуге ушла в сторону-вниз, колени подогнулись — все действо проходило будто при рапидной съемке. Что самое странное, сознание Ганса спокойно восприняло ускорение времени, не лишая возможности осознать содеянное, которое можно было счесть невозможным, коли бы это не происходило на самом деле. Через краткий миг над носом прошелестело и серебристо сверкнуло — и время беспощадно вернуло себе нормальный бег. Берн только и успел, что вывернуть левую руку и слегка смягчить удар об пол ею. А потом и выгнутая спина коснулась керамической плитки, и верное оружие всеми своими многочисленными выступами любовно воткнулось в бок. Тихо застонав от боли, Ганс завозился по полу, одновременно пытаясь отыскать взглядом повара — то, что Ганс угодил на кухню, сомнению не подлежало. Почему этот повар, так отлично умеющий метать ножи, не сбежал вместе с остальной прислугой, в данный момент капитана интересовало мало. Уж очень неприятный человек он оказался.

Герда… что с ней? Но додумать эту волнующую мысль Ганс не успел — в льющемся из кухни потоке света мелькнула тень — и еще один нож, на это раз длинный и чрезвычайно острый, задрожал в сантиметре от глаза полицейского. Он настолько рефлекторно поставил жесткий блок правым предплечьем, что сам не успел это сразу сообразить. Встретившись глазами с излучающими звериную злобу узкими черными провалами на плоском желтом лице повара — об этом сообщили и белый колпак, и фартук с вышитым именем на груди — Берн убедился, что таки да, чрезвычайно неприятный человек ему встретился.

Он не мог знать, что этого китайского повара дон Ларинча выписал буквально полмесяца назад из Гонконга. А о том, что этот повар был исключен из школы кунг-фу за чрезмерную жестокость и неприятие закона Мастеров искусства кулака: лучшая победа — победа в бою, которого не было, не знал и посредник, помогающий Гарсии раздобыть настоящего китайского кулинара. Повар плохо знал испанский и немного английский, чего ему вполне хватало, а в данную секунду он был напуган, растерян и взбешен одновременно. Его еще почти не знало большинство обитателей усадьбы, и в суматохе внезапного боя о поваре все позабыли — и когда выгоняли прислугу в сельву, и когда собирали бойцов по всей усадьбе. Ничего не понимающий китаец слышал выстрелы и видел суету в доме своих нанимателей, и не знал, что ему теперь делать. Но на всякий случай приготовился защищать свою жизнь. Он не знал, куда идти, куда бежать, и остался в своем привычном мирке — на кухне, вооружившись тесаком для рубки мяса. Именно с ним чуть не повстречалась физиономия Ганса, когда повар без лишних раздумий метнул тяжеленный клинок в незнакомую вооруженную фигуру без лица, с неестественно раздутой головой.

Но всех этих мелочей Ганс не знал и знать не мог. И никогда не узнает. Он спасал свою шкуру от полоумного китайца всеми возможными способами.

— Убери нож, падла! Тогда останешься цел! — попросил он сдержанно по-испански, пытаясь болевшей после неудачной амортизации левой рукой сдвинуть лезвие подальше от лица. Но повар с непонятным офицеру упорством пытался продавить держащую блок руку. Ударить же левой рукой Гансу мешал плотно обхвативший бицепс винтовочный ремень, а сама винтовка играла при хозяине роль сказочной горошины, что мешала спать принцессе.

Берн начинал злиться. А это могло плохо кончиться.

— Сука, я ж тебя в сосиски искрошу, в закуску к пиву, если ты не уберешься к чертям собачьим! — шипяще предупредил Ганс повара-убийцу. Мелькнула мысль, что тот не понимает по-испански. Но азиат выдохнул ответное:

— Убью! — ничем это не мотивируя.