Интервенция и Гражданская война

«Крестьянский бунт» вызванный Первой русской революцией 1905-1907 гг., был подавлен за счет сравнительно небольшого количества жертв, особенно по сравнению с революцией и Гражданской войной 1917-1921 гг. Но первая русская революция принципиально отличалась от рассматриваемого времени. Если в 1902 г., когда «крестьяне в различных местностях бунтовали и требовали земли, бывший в то время в Харькове губернатором князь Оболенский вследствие крестьянских беспорядков произвел всем крестьянам усиленную порку, причем лично ездил по деревням и в своем присутствии драл крестьян»⁶⁶², то в 1917 г. Оболенский не смог выйти бы даже из Харькова – ведь уже к Февральской революции деревня за счет дезертиров была поголовно вооружена и радикализована тремя годами изнурительной и кровавой Первой мировой войны. Крестьяне, одетые в солдатские шинели, привыкли к смерти и худо-бедно научились воевать, и их как крестьян начала века уже невозможно было безнаказанно драть, расстреливать из пушек или разгонять казаками.

Именно поэтому «крестьянский бунт», вспыхнувший в феврале 1917 г., коренным образом отличался от того, который стал движущей силой первой русской революции. В 1905-1907 гг. крестьянство проявило поразительную организованность и культуру: в ходе уничтожения около 3 тыс. поместий (15% их общего числа в России) практически не было случаев хищения личных вещей и насилия в отношении владельцев и их слуг. Так, английский историк русского крестьянства Т. Шанин писал; «Поджоги часто следовали теперь особому сценарию. Решение о них принималось на общинном сходе, и затем при помощи жребия выбирались исполнители из числа участников схода, в то время как остальные присутствующие давали клятву не выдавать поджигателей… Крестьянские действия были в заметной степени упорядочены, что совсем не похоже на безумный разгул ненависти и вандализма, который ожидали увидеть как враги крестьян, как и те, кто превозносил крестьянскую жакерию… Крестьянские выступления России оказались непохожими на образ европейской жакерии, оставленный нам ее палачами и хроникерами»⁶⁶³. Выводы Т. Шанина подкрепляются воспоминаниями меньшевика Мартынова: «Помню, как во время революции 1905 года у меня раз завязалась в вагоне беседа с каким-то пассажиром французом. «Удивительно благодушный ваш народ! – говорил он мне.- Если бы у нас во Франции разыгралась такая революция, то уже успели бы пролиться реки крови…»⁶⁶⁴

Но в феврале 1917 г. «крестьянский бунт» был уже другим, он сопровождался вспышкой массового, дикого, стихийного насилия. Грациози объясняет его тем, что в крестьянской массе «по-прежнему сохранялось крепкое ядро первобытной дикости, реалистически изображенное в повестях Бунина. Вспомним, к примеру, его суходольцев, «шутки ради заживо освежевавших помещичьего быка». Очевидно, сильные социальные сдвиги высвободили эту «первобытность», многие крестьяне вели себя подобно своим предкам, шедшим за Разиным или Булавиным»^I. Палеолог писал накануне Февраль-

^I(Грациози – см.: Dioneo (Sklovskij). The Russian Peasant – What is He? // The New Russia. 1920. № 22 (1 July). P. 264-269. (Грациози А… с. И.)) В середине XIX века не крестьяне, а регулярная английская армия, расправляясь с восставшими в Индии, привязывала их к жерлам пушек, жертву разрывала пороховыми газами холостого выстрела. В 1879 г. опять же регулярная английская армия, устав вешать восставших, прибегала к массовыми сожжениями афганцев. (Халфин Н. Победные трубы Майванда. М., Наука, 1980, с. 249 (Широкорад А. Б… с. 130.)) В начале XX века английские солдаты устраивали массовые казни восставших индийцев. Пройдет всего двадцать с небольшим лет, после революции в России, и опять же не крестьяне, а регулярные армии цивилизованных стран Германии, Италии, Японии продемонстрируют такие «сохранившиеся ядра первобытной дикости»… перед которыми померкнет вся предыдущая история человеческого насилия,

В начале XXI века в мае 2004 г. не неграмотные озлобленные крестьяне начала XX века, а профессионально обученные английские и американские полицейские войска, не на поле боя, а в тюрьме будут совершенно бесцельно с садистским извращением пытать пленных в захваченном Ираке.

ской революции: «На какую ни стань точку зрения, политическую, умственную, нравственную, религиозную,- русский представляет собой всегда парадоксальное явление чрезмерной покорности, соединенной с сильнейшим духом возмущения. Мужик известен своим терпением и фатализмом, своим добродушием и пассивностью, он иногда поразительно прекрасен в своей кротости и покорности. Но вот он вдруг переходит к протесту и бунту. И тотчас же его неистовство доводит его до ужасных преступлений и жестокой мести, до пароксизма и дикости»⁶⁶⁵. Шульгин писал: «Что может быть ужаснее, страшнее, отвратительнее толпы? Из всех зверей она – зверь самый низкий и ужасный, ибо для глаза имеет тысячу человеческих голов, а на самом деле одно косматое, звериное сердце, жаждущее крови…»⁶⁶⁶