Интервенция и Гражданская война

Вплоть до конца 1919 г. насилие и жестокость носили не столько организованный, сколько стихийный характер – не большевики вели массы за собой, а сами едва поспевали за массами. И именно в этот «первый период войны – практически в течение всего 1918 г.- в плен обычно не брали, особенно офицеров. Захваченных тут же расстреливали, часто после диких издевательств»⁶⁹¹. Только в 1919-1920 гг. постепенно наступило относительное равновесие сил, а в плен белые и красные стали брать лишь с середины 1919 г. Деникин вспоминал: «Только много времени спустя, когда советское правительство, кроме своей прежней опричнины, привлекло к борьбе путем насильственной мобилизации подлинный народ, организовав Красную Армию, когда Добровольческая армия стала приобретать формы государственного учреждения с известной территорией и гражданской властью, удалось мало-помалу установить более гуманные и человечные обычаи, поскольку это вообще возможно в развращенной атмосфере гражданской войны. Она калечила жестоко не только тело, но и душу»⁶⁹².

После того как большевики укрепили свою власть, с конца 1920 г., они с такой же энергией и беспощадностью стали подавлять крестьянский бунт, остатки «плебейской революции», с какой сама эта крестьянская революция творила насилие и разбой. Если бы в 1917 г. большевики только попробовали встать на пути крестьянской стихии, она бы сдунула большевиков – точно так же, как сдунула Керенского и кадетов. У большевиков было еще меньше шансов, чем у Николая II, Керенского или армии, остановить «крестьянский бунт». Не они создали и разбудили стихию. Они ее возглавили, чтобы, окрепнув за счет нее, потом иметь возможность вогнать стихию в берега. С начала свертывания иностранной интервенции, в конце 1919-го – начале 1920 г., постепенно наступит четвертый этап Гражданской войны. Красная Армия получит возможность перевести часть войск с самоснабжения на тыловое обеспечение, что существенного гасит волну стихийного террора. На фронт начинают приходить кадровые части Красной Армии, сформированные из пролетариата промышленных центров. На этом этапе, несмотря на отдельные вспышки порой чрезвычайного насилия, стихийный террор начинает затухать.

Беспощадная война большевиков с «крестьянским бунтом» стала предметом различных политических спекуляций. Так, Грациози подает ее как войну государства против своего народа; другие говорят о ней как о войне большевиков против крестьянства. М. Бернштам пишет: «Источники насчитывают сотни восстаний (против большевиков) по месяцам сквозь всю войну 1917-1922 годов⁶⁹³. Л. Спирин: «С уверенностью можно сказать, что не было не только ни одной губернии, но и ни одного уезда, где бы не происходили выступления и восстания населения против коммунистического режима». Деникин утверждает, что «таким же всеобщим, стихийным настроением была ненависть к большевикам. После краткого выжидательного периода, даже после содействия, которое оказывали немногие, впрочем, повстанческие отряды в начале 1919 года вторжению на Украину большевиков, украинское крестьянство стало в ярко враждебное отношение к советской власти. К власти, приносившей им бесправие и экономическое порабощение; к строю, глубоко нарушавшему их собственнические инстинкты, теперь еще более углубленные; к пришельцам, подошедшим к концу дележа «материальных завоеваний революции» и потребовавшим себе крупную долю…»⁶⁹⁴

Достоинством Деникина является то, что, несмотря на пассажи в сторону большевиков, он пытается сохранить объективность и уже на следующей странице пишет об истинных причинах «крестьянского бунта»: «Шесть режимов, сменившихся до того на Украине, и явная слабость всех их вызвали вообще в народе обострение тех пассивно-анархических тенденций, которые были в нем заложены извечно. Вызвали неуважение к власти вообще, независимо от ее содержания. Безвластие и безнаказанность таили в себе чрезвычайно соблазнительные и выгодные перспективы, по крайней мере, на ближайшее время, а власть, притом всякая, ставила известные стеснения и требовала неукоснительно хлеба и рекрутов. Борьба против власти как таковой становится со временем главным стимулом махновского движения, заслоняя собой все прочие побуждения социально-экономического характера. Наконец, весьма важным стимулом повстанческого движения был грабеж. Повстанцы грабили города и села, буржуев и трудовой народ, друг друга и соседей. И в то время, когда вооруженные банды громили Овруч, Фастов, Проскуров и другие места, можно было видеть сотни подвод, запружавших улицы злополучного города с мирными крестьянами, женщинами и детьми, собирающими добычу»⁶⁹⁵.