Интервью

— Не знаю, может, вы и правы насчет фиалок к. прочего… Я усталый приходил домой, иногда грубил. Как-то раз являюсь после собрания, есть охота, а Катя мне и говорит: «Тебе не кажется, что все дни недели различаются между собой по цвету? Понедельник — синий, вторник — оранжевый…» Я дверью хлопнул и пошел хоккей смотреть. Кроме того, мы жили в тесноте… Не знаю…

— Вам неприятно говорить на эту тему?

— Приятного мало. Но это все чепуха, пройдет и забудется. На перстне какого-то там царя Соломона было вырезано: «Все проходит».

— Ничего не проходит. Это мы сами проходим. И ничего не забывается…

— Во всяком случае, еще не конец, с женой еще не конец. Просто я не умею ладить именно с близкими. Отец заявляет: «Ты как прокурор. У меня, говорит, при тебе такое чувство, как будто я колбасу в гастрономе украл». Ничего у меня не выходит. Я их мучаю… и вообще непонятно. Полюбил человека, женился, и вот уже твоя личная ясная жизнь, оказывается, принадлежит кому-то еще, а неясная жизнь другого человека отчасти становится твоей… Слушайте, вы тут ничего не трогали, тумблер не трогали?

— Боже упаси!

— Сейчас. Минутку… И происходят самые невероятные вещи. Уже нельзя этого человека обидеть, не обидев заодно и себя, и даже подарок нельзя ему сделать, чтобы так: всучил и, как говорится, с плеч долой. Э, нет, преподнесешь какой-нибудь пустяк и сам себя каким-то странным образом порадуешь. В общем, заботиться о близких это все равно, что о себе и если даже орешь на них, то это все равно, что на себя орешь. Я их люблю, но я на них смотрю, как на себя. А они нормальные люди, хотят жить по-человечески. Я с посторонними лажу кое-как, а с близкими ничего не получается. Нет во мне чего-то такого…

— Чем же все это кончится?

— Трудно сказать.

— Безвыходным мы называем такое положение, единственный и правильный выход из которого нас почему-то не устраивает…

— Единственный и правильный выход? Имеется в виду развод?

— В таких делах советовать… Должна быть ясность. Практически вы уже в разводе.

— С ней трудно и без нее трудно…

— Что это такое?

— Тетрадь, как видите.

— В ней технические данные?

— Там у меня стихи.

— Вы пишете стихи? Редактор меня не предупредил. Это очень интересно. Печатались?

— Нет… иногда в многотиражке.

— Почему же вы не пошлете стихи в журнал?

— Они не для этого предназначены.

— То есть вы хотите сказать, что пишете в стол… для себя или там для потомства?.. Хотелось бы прочесть.

— Чего проще! Вот это, например, ко Дню печати. Начинается так:

Объем невелик, и скромна тиражом,
Но все ж, невзирая на это.
С большим уважением в руки берем
Рабочую нашу газету…

А конец такой:

О слово печатное — грозный таран!
Недаром его так боятся
Забывшие совесть и честь: хулиган,
Прогульщики и тунеядцы!

— Почему же у вас хулиган в единственном числе, а прогульщики и тунеядцы во множественном?

— Не поместилось. У меня тут еще ко Дню артиллерии про нашего Бычкова, к Восьмому марта…

— Откровенно говоря, не доверяю стихам такого рода, «на случай».

— Напрасно. Я пишу для своих товарищей. Если мои стихи доставляют им какую-то радость, то для этого они и написаны. Когда заточник Андреев стал Героем Социалистического Труда, я целую поэму написал. Андреев даже прослезился.

— Ну, ладно. Вы пишете стихи. Неважно сейчас, хороши они или плохи. Раз вы пишете, стало быть, вам знакомы чувства и ощущения художника, творца. Вы не жалеете, что стали рабочим, а не человеком творческой профессии?

— Нет, не жалею. Сейчас попробую объяснить. Начнем издалека. Вот, например, супружеская жизнь. Ты в какой-то ситуации делаешь по совести, а жена считает тебя дураком, которого надули. И у дочки свое критическое мнение по любому вопросу. Вроде бы ты поступил честно, а жена плачет. Возьмем поэзию. Ты выразил чувства, которые для тебя все, а другому они кажутся пошлыми. Читаешь дневники великих писателей — они до смерти не могли понять, нужны ли их книги. А когда я работаю, все по-иному. Я точно знаю, что хорошо, что плохо…

— То есть вы хотите сказать, что в морали и в поэзии слишком много субъективного, а в работе вас привлекает объективная суть?

— По-научному так.

— Все это по меньшей мере спорно. В искусстве тоже есть объективные критерии…

— То, что я делаю, можно положить на ладонь и взвесить. Крестьянин сеет хлеб и мешки с зерном кладет на весы. И так далее. Теперь ответьте мне, сколько весит очерк вашего коллеги Звонарева «Вехи поиска»? Вот так.

— Но ведь литература и тем более журналистика влияют на человеческое сознание, а значит, это материальная сила…

— Смотря какая литература. Да и потом, чего тут влиять! Нас учит жизнь, а не литература. За время, что мы с вами беседовали до обеда, я настроил семь приборов, а мои товарищи, которые молчали, — вдвое больше. Все это можно положить на весы…