Интервью: Беседы с К. Родли

Да нет уж, заботило. Потому что если о таких вещах не думаешь, то обрекаешь себя на страдания. Мы сводили звук под большую проекцию, а потом смотрели на маленьком телевизоре с маленькими колоночками. Когда видишь, что телик трясется, понимаешь, что надо убирать басы. Окончательный микс делался для телевизора, потому что показывать все это будут по телевизору. Если этого не делать, у людей в домах будут твориться странные вещи и все пойдет совсем не так, как ты хотел.

Какие еще были особенности производства: например, пришлось ли вам идти на компромиссы в связи с цветокоррекцией?

Нет, но если волшебным образом посетить двести домов, где по телевизору идет «Твин-Пикс», то увидишь двести вариантов цветокоррекции. Сигнал-то поступает, но у всех по-разному выставлены и цвет, и яркость. Некоторые яркость убирают так, что темных сцен не видно вовсе, или, наоборот, так задирают, что все серое, все заснеженное, все распадается на фрагменты. Это ужасный в техническом плане жанр, просто сердце разрывается, потому что знаешь, как все это может выглядеть. Я жду появления широкоэкранных телевизоров, которые могли бы показывать не только 1:1,33, но и другие форматы: когда картинка каширована, телевизор просто переключается в другой режим. Оптоволокно позволяет многое, в том числе и красивую картинку.

Зная, что вам нравится широкоэкранное изображение, предположу, что вы шли на компромисс, работая с телевизионной рамкой.

Я снял «Твин-Пикс: Огонь, иди за мной» и «Голову-ластик» каше 1:1,85. Но остальное — синемаскоп. Мне так больше нравится. Снимать труднее — не такая быстрая оптика, так что там есть маленькие компромиссы, но это великое соотношение! Невероятное. Это соотношение сторон прямоугольника. Ты можешь получать приятные сюрпризы, выстраивая композицию кадра в этом формате. На самом деле, когда один человек в кадре лежит, другой стоит, получается грубовато. Но если оба лежат! Было бы здорово, чтобы формат кадра менялся по ходу дела.

Вас, должно быть, поразило у как много зрителей смотрели «Твин-Пикс», по сравнению с размером киноаудитории. Для вас это что-нибудь значит?

Эти цифры берут бог весть откуда, никогда не поймешь, правда ли это. Нужно сразу же во всем сомневаться. Но все равно это больше народу, чем ходят на мои фильмы в кино. То, что сериал нашел отклик у стольких людей, для меня стало неожиданностью. Действительно приятной неожиданностью.

Эй-би-си хорошо продвигали сериал на рынке?

Маркетинг важен, но я больше верю в судьбу. Люди должны сделать все от них зависящее в маркетинге, но бывает же, что промокампания гигантская, а фильм все равно оказывается провальным. У фильма (или у телепрограммы) есть свой запах. О фильме идет какая-то молва. Не знаю, что это такое, но думаю, это важнее. Здесь мы имеем дело с предначертанием. Настало твое время просиять, типа того. Путь открыт, но рассчитывать на эти вещи нельзя. Время выхода «Твин-Пикс» и прочие обстоятельства были благоприятными. И сначала он дико попер. На удивление.

Как вы реагировали на такую внезапную и мощную популярность?

Приятно, когда людям действительно нравится, что ты делаешь, но в некотором смысле это как с любовью: люди достигают, ну, точки насыщения и влюбляются во что-то новое. Контролировать этот процесс ты не можешь, и это воспринимается как тупая боль. Не острая — скорее похоже на боль в сердце, а сердце ведь болит о том, что эра, в которую мы живем, символизируется картиной «Один дома». Художественные кинотеатры вымирают. На смену приходят многозальники в торговых центрах, где крутят какие-нибудь двенадцать картин, — это люди и смотрят. Телевидение опустило планку и сделало популярными определенные вещи: быстрый ритм, легковесность, закадровый смех, ну, и все.

Думаю, отчасти эта проблема возникает из-за того, что телеаудитория — это какая-то абстракция. Она совершенно невидима для тех, кто делает кино, тогда как в кинотеатр можно пойти и посмотреть, как люди берут билеты и рассаживаются, собираясь смотреть твой фильм.