Интервью: Солнце, вот он я

Я не пишу ради коммуникации. Я просто пишу, так же как хожу в сортир или чешусь. Потому что не могу не писать. Если кто-то желает давать мне за это деньги — прекрасно. Но, по сути, я пишу, чтобы спасаться. Это очень эгоистичное предприятие. И вот появляются левые — и пытаются меня присвоить. Приходят панки — и тоже давай меня присваивать… Но я же тут не для того, чтоб меня присваивали. Я тут просто для того, чтоб написать следующую страницу.

Очень трудно объяснять людям, что я пишу, и поэтому я больше не объясняю. А они все ворошат то, что я написал, и говорят: «Ты имел в виду то, ты имел в виду это». И я вынужден им отвечать, что нет, не имел я этого в виду, хотя, имей я это в виду, рассказ, наверное, получился бы и получше. Я не хочу претендовать на то, что им там охота видеть. Жизнь в моем представлении — это следующая страница, следующий абзац, следующая фраза. Как только пропадает такое отношение, перестаешь вести себя как живая молекула. Тогда ты умер. Скатившись с валика машинки, рассказ мне становится ни к чему. Может, он кому-нибудь принесет пользу, но не мне. Редактор сказал мне однажды, что я могу теперь жить на авторские отчисления, что надо бы мне сесть и расслабиться. Он, конечно, просто издевался надо мной, но я ему ответил: «Нет, малыш, это уж фигушки! Завтра надо сделать, сегодня же вечером!» Вот мой образ жизни.

Но нравится вам это или нет, вы разве не берете на себя ответственность за то, что уже написали?

Да, похоже на то. Я это понял. Иногда мне бывает отвратительно от того, как мою писанину интерпретируют или используют. Гнев — нет, и вы это учтите. Только отвращение.

Вы ожидали такого ажиотажа, когда ехали во Францию?

Нет, меня это застало врасплох. Я и не подозревал, что будет так хорошо — или плохо, — пока сюда не приехал. Я рассчитывал на большой ажиотаж в Германии, потому что у меня там высокие продажи — что-то около ста тысяч продалось за пять месяцев. В Германии, куда бы я ни пошел, люди оборачивались и глазели. Один раз захожу в магазин плащ купить, а продавец мне: «Эй, да вы же Чарльз Буковски!» Пришлось давать ему автограф. Меня узнавали в самых невероятных местах. Я бы и сам не поверил, хоть и знал, что там я популярнее, чем в Штатах. Здесь, во Франции, меня, похоже, больше принимают критики, а успеха по сарафанному радио нет.

Но если говорить о корнях моих работ, я бы предпочел, чтобы упирались они в простого человека, который берет мою книжку и говорит: «Мне это нравится», а не в критика, который скажет: «Это очень хорошо». Я не рассчитывал здесь на все эти интервью, на такую толпу людей. Лучше бы их было не так много. Меня постоянно спрашивают, как я нахожу Париж. Но, знаете, мы ведь даже квартал еще не обошли, мы вообще Парижа не видели. Я тут сидел и всю неделю давал интервью — коммунистам, левакам, «Ле монд», на чем они там стоят… Для меня это немножко чересчур. Я ведь очень обычный простой человек. Гений у меня присутствует, но общий знаменатель его очень низок. Я прост, я неглубок. Гений мой произрастает из интереса к шлюхам, рабочим людям, трамвайным кондукторам — к одиноким, прибитым жизнью людям. И мне бы хотелось, чтобы именно эти люди читали мою писанину, — все эти ученые комментарии, критика или похвалы, которые между мной и этими людьми встревают, мне совсем ни к чему.

А вы уже чувствовали себя гением в этой хижине в Атланте или открытие явилось вам с приходом успеха?

Я всегда это знал, вообще-то с детского садика Помню, я думал, какие жуткие все остальные дети. С ними что-то было не так. Они были толпа. А я ненавижу толпы.

Виной тут может быть то, что вы родились иностранцем, вам не кажется?

Ну еще бы. Я был изгоем. Родители подстроили мне козу хуже некуда — купили мне индейский костюм, с перьями, головным убором и томагавком. И вот я с этим своим немецким акцентом стою разодетый, как чертов индеец, а у всех остальных карапетов — ковбойские костюмы. Уж поверьте, круто мне пришлось. Но с томагавком я здорово наловчился. От него было гораздо больше ущерба, чем от их игрушечных кольтов. А теперь, можно сказать, моя машинка — это мой томагавк.

Вы вообще людей ненавидите?