Интим не предлагать! (СИ)

Быстро хватаю её за предплечье и, прикрыв орущий рот ладонью, заталкиваю обратно в спальню. Ромашкина трепыхается как пойманная в силки птица и это выглядит так комично, что удержаться и не заржать просто невозможно.

— Ты чего орёшь-то? Это же я.

— Придурок! Идиот! Ты совсем, что ли! — заикаясь, колотит меня кулачками по груди и вдруг как-то резко растеряв весь пыл повисает на моей руке и начинает жалобно всхлипывать.

Нет! Нет. Только не они… Только не женские слёзы.

— Э, ты чего? Это ж шутка, никогда в лагере детском не была?

— Ник-никогда-а-а, — и зарыдала.

Сказать, что я опешил, это не сказать ничего. Факир был пьян и фокус не удался.

Осторожно прижимаю её к себе и провожу ладонью по мягким вымытым волосам.

— Да брось, это же прикол. Чего рыдать-то. Видишь — я, не маньяк с бензопилой.

— Я темноты бою-ю-юсь…

— Так ты же вроде воздушных шаров и салют боишься.

— И темноты-ы. А я ещё в чужом доме, а тут ещё ты. Кто так шутит? Вот кто?

Она мелко дрожит и бесперестанно всхлипывает, и собственная выходка со светом уже не кажется смешной, а затея напугать её тем более.

Вообще, у неё есть удивительная особенность — выставлять меня в своих же глазах дураком.

Смешная же шутка, девки в лагере ржали и подушками бросались, а тут…

— Я со своим парнем по скайпу разговаривала и внезапно свет погас, интернет вырубился, мы с ним даже не попрощались. Не с интернетом — с парнем, — зачем-то поясняет. — А у него самолёт через два часа в Альпы, оттуда точно долго связаться не сможет. Вот когда мы теперь снова пообщаемся?

— Какая жалость, — сочувственно качаю головой, не прекращая её утешать.

А впрочем, нормальная была идея.

— Он в походы любит ходить, в горы, на байдарках сплавляться, с палатками ночевать, — прорывает на откровения Ромашкину, и я рад, что в комнате темно и она не видит моей скисающей мины. — Он очень-очень смелый! Он с моста прыгал, на резинке этой, как его там… Банджи-джампинг! А один раз, в лесах Айдахо, столкнулся с гризли и собственными руками его прогнал. Да-да, взял палку и…

— Чего-о? — не разжимая рук чуть отстраняюсь. — Гризли палкой? Ты хоть знаешь, кто такой гризли?

— Хочешь сказать, что он меня обманывает? — голос снова обретает уже знакомую язвительность. — Думаешь, я тебе поверю, а ему нет? Да и зачем ему врать?

— А зачем мужчины врут женщинам? Чтоб стать в их глазах круче, выше, смелее. Чтобы произвести впечатление и добиться от них чего-то. Например, секса. Или денег. Или московской прописки, если ты голодранец из Днищево.

— Ну да, у кого я спрашиваю, сразу видно — опыт, — она выныривает из моих объятий и в лунном свете отражается профиль горделиво вздёрнутого подбородка.

— Ой, да брось, все врут — кто-то больше, кто-то меньше.

— Не обобщай. Мой парень не врёт, и я не вру!

— И что сказала твоя мама на то, что ты вышла замуж чтобы разжиться тремя миллионами?

— С ума сошёл? Она не знает! — с ужасом восклицает Ромашкина.

— Значит, ты ей соврала?

— Нет, я… просто ей не сказала, это другое.

— Тогда и я не вру, а слегка приукрашиваю действительность — это тоже другое.

Она стоит совсем рядом, я слышу, как глубоко она дышит, ощущаю доносящийся от неё аромат ванили. Хотя моя футболка тоже ванилью пропахла, да и вообще, кажется, весь дом пропитался этими ароматическими палочками.

Проигнорировав мою реплику, Ромашкина манерно разворачивается и идёт к окну. Положив ладони на продоконник, какое-то время молчит, а потом стреляет:

— Знаешь, за эти дни я начала думать, что ты в общем-то нормальный, но сейчас понимаю, что ошибалась. Ты бездельник, пофигист и бабник.

— С одной стороны это звучит как комплимент.

— Ну если для тебя бабник это комплимент, то мне тебя жаль.

Ложусь на застеленную розовым пледом кровать и, скрестив ноги, закладываю руки за голову.

— А меня не надо жалеть, всё у меня зашибись: дом, тачка и выгляжу ничего так. После универа меня ждут большие перспективы, а что ждёт тебя? Унылая Аризона? Вряд ли. Скорее всего, твой Джон тебя бросит, потому что терпеть твой несносный характер никто в здравом уме не станет.

— Откуда ты знаешь, что его зовут Джон? — медленно проговаривая слова, Ромашкина оборачивается и словно хищница двигается в мою сторону. — Я не говорила, как его зовут. Ты что, лазил в моём телефоне или разговор подслушал?

— Пф, больно надо.

— Откуда. Знаешь. Его. Имя.

— Стены тонкие. И окна закрывать надо.

— Значит, подслушивал, — сквозь зубы шипит она. Неожиданно из темноты выныривает плюшевый медведь и впечатывается мне в морду. Едва успеваю сбросить игрушечного гризли, как тут же ловлю фейсом диванную подушку. — У тебя совесть есть вообще? Мои личные разговоры на то и… — швыряет следующую, — …личные, чтоб их никто не слышал, гамадрил недоделанный!

— Всё, лапуля, брейк! А-а, чёрт, только не они! — в последнюю секунду уворачиваюсь от увесистых боксёрских перчаток. Совершив ещё манёвр, едва не лечу с кровати, но в последний момент цепляюсь за её юбку и тяну на себя. Ромашкина падает сверху и бойко отбивается, не забывая сыпать проклятиями.

— Пусти! Пусти, кому говорю! Я сейчас заору! На весь дом!