Интим не предлагать! (СИ)

Как опускал меня на переднее сиденье своего Порше и бережно пристёгивал ремень безопасности, я уже не помнила — потому что к тому времени крепко спала.

Часть 30

Разлепляю словно залитые свинцом веки и тут же жмурюсь от света ночника. Он совсем тусклый, но бьёт по глазным яблокам словно палящее полуденное солнце.

За окном темно. Сколько сейчас времени? Почему я сплю в джинсах? И почему так раскалывается голова?

Держась рукой за гудящий затылок, кое-как сажусь и ощущаю себя словно в аэротрубе. Я никогда там не была, но кажется, что ощущения там точно такие же.

Какого чёрта происходит?

Щурясь, смотрю на своё отражение в зеркальной дверце шкафа и тут же всё вспоминаю: Джон меня предал и мы наклюкались с Анькой на балконе нашей съемной однушки. А потом пришёл Малиновский и силой утащил меня домой.

Просто отлично.

Превозмогая раскалывающую черепную коробку боль, всё-таки поднимаюсь и плетусь в ванную. Только лишь умывшись ледяной водой и почистив дважды зубы начинаю чувствовать себя более-менее сносно.

Больше никогда… Ни за что… Ни единого глотка этой гадости!

Интересно, где Малиновский? И что делает? Наверное, угорает надо мной, что же ещё. Такой эпик! Не удивлюсь, если сделал кучу фоток меня спящей и выложил в инстаграм с каким-нибудь унизительным хештегом.

Аккуратно спускаюсь по ступенькам вниз. Буквально каждый шаг отдаётся пульсаций в висках, да так, что приходится непроизвольно морщиться.

Богдан сидит в гостиной у включенной плазмы, расслабленно привалившись спиной к диванной подушке, а скрещенные ноги положив на край журнального столика. Услышав шаги поднял голову и расплылся в широченной улыбке:

— Нифига себе ты спишь, как мужик с хорошего бодуна. А храпишь как! Соседка приходила, просила выключить перфоратор.

— Очень смешно, — спорить, язвить, пререкаться нет ни физических, ни моральных сил.

Меня предали, я растоптана, дайте мне пострадать.

Чувствуя себя умирающим лебедем захожу на кухню и вижу на барной стойке стакан воды, с двумя лежащими рядом огромными белыми таблетками, и закрытую банку пива.

— Выбирай, чем лечиться будешь, — появляется он в дверном проёме следом. — Я бы на твоём месте отдал предпочтение пенному слева. Уж поверь, у меня опыт есть.

— Нашёл чем бравировать, — бросаю таблетки на дно стакана и смотрю, как миллионы крошечных пузырьков, лопаясь, с шипением устремиляются вверх. Забираюсь на высокий барный стул и, поставив локти на столешницу, подпираю щёки кулаками.

Мне очень грустно. Неописуемо. И надо же было быть такой наивной слепошарой дурой.

Малиновский подтягивает себе другой стул и садится напротив. Бросаю на него взгляд полный немного презрения. Пусть только попробует начать ржать, глумиться над ситуацией или читать нотации. Но он не ржёт, не глумится и вообще необычайно серьёзен.

— Ну как ты?

— Нормально, — беру стакан и мелкими глотками отпиваю щиплющую язык несусветную гадость.

— И ты что, совсем не знала, что он тебе изменяет?

— Он не мог мне изменять, потому что мы даже ни разу не встречались. Видели друг друга только по скайпу и переписывались. Разве это отношения.

— Но ты же говорила, что у вас всё серьёзно. В Америку к нему собиралась.

— Потому что я дура, — допиваю содержимое стакана до дна. — Можешь ржать. Давай, я же знаю, что и ты и Цветкова всегда считали этот мой виртуальный роман полной чушью. Кстати, правильно делали, что так считали. К сожалению, я сама в упор не замечала, что со мной играют.

Хочет поиздеваться — пусть. Плевать.

— По-моему, этот твой Джон — полный кретин, — серьёзно резюмирует Богдан, и я недоверчиво поднимаю на него взгляд:

— А как же хвалёная мужская солидарность? Один за всех, все бабы дуры, спартак — чемпион, и всё такое.

— Ни один мужик не поддержит другого, если он творит ересь.

— Ой, да брось строить из себя святого! Будто ты никогда не использовал девушек в своих целях! Будто ты никого никогда не бросал и не оставлял с разбитым сердем!

— Использовал, — честно признаётся он, вертя в руках непочатую банку пива. — Но только тех, кто сами хотели быть использованными. Я не влюблял кого-то в себя намеренно, чтобы поднять тем самым свою самооценку. У меня с ней и так всё отлично.

— Вот именно! — завожусь. — Вы только и думаете, что о себе и своём драгоценном эго! На чувства других вам наплевать!

— Мне не плевать. Я не твой Джон.

— Он не мой! К счастью, уже не мой. Да и не был никогда моим. Пусть катится на все четыре! Сейчас же поднимусь наверх и добавлю его в чёрный список, — пытаюсь слезть со стула, но Малиновский перехватывает мою руку.

— Жень, да забей ты. Неужели будешь убиваться по какому-то придурку? Брось.

— Убиваться? Ещё чего! Да пошёл он! — всё-таки спрыгиваю на пол и уверенно поднимаюсь наверх, с твёрдым намерением написать ему какую-нибудь гадость, после чего навсегда вычеркнуть из своей жизни.