Интим не предлагать!

Две пары одинаковых голубых глаз снова уставляются на меня и я густо краснею.

Наверное, Малиновский прав и молчать как истукан это самое верное решение. А лучше бы он вообще сказал, что женился на немой, было бы проще.‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌

Часть 17

— Да, на связи, — шепчу в трубку и, затянувшись, выдыхаю в сторону густой рафинированный пар.

— Ты куда пропал? Двое суток не коннект, — голос Пашутина заглушает оглушающий визг клаксона и отборный забористый мат. — Не обращай внимания, мы тут на МКАДе третий час стоим. Очередная мартышка свисток за рулём красила. Так где пропадаешь? Я приезжал вчера к тебе, свет горел, но мне никто не открыл.

— Серьёзно? Не слышал стука, — и невозмутимо: — Спал, наверное.

— Один? — поспешно спрашивает Артём и на заднем фоне даже как будто бы становится тише.

— Может, и не один. А что, собственно, случилось?

— Да так, — после некоторого раздумья произносит Пашутин и голос приобретает прежнее воодушевление: — Так как она?

— Кто? Ромашкина?

— Жизнь женатого человека. Ну и раз ты сам напомнил, то как там молодая жена? Не поубивали ещё друг друга? — вопрос звучит с такой интонацией, словно ответ “нет” в принципе прозвучать не может.

— Откуда столько интереса к моей жизни и к моей жене?

— Фиктивной жене, — зачем-то поправляет Пашутин. — И странный вопрос — откуда столько интереса, вообще-то на кону моя квартира, и я хочу знать всё, даже самые грязные интимные подробности, — сально гогочет и добавляет: — Слушай, а ты почему так тихо говоришь?

И что мне ему на это ответить? Что Ромашкина в честь выздоровления устроила видео-конференцию со своим хахалем из Америки, поэтому турнула меня из моей же комнаты? В одиннадцать, блд, вечера.

Отец как назло расположился в гостиной с бутылкой пива и футболом по кабельному, пришлось под предлогом покурить, посмотреть на звёзды и поразмышлять о вечном выходить на улицу. Как-то так вышло, что ноги сами понесли меня за угол дома аккурат под окна собственной спальни. Слышимость из раскрытой лоджии такая, что говорящему никакого рупора не нужно. К тому же Ромашкина так эмоционально вещает: с чувством, явно флиртуя — что можно без труда различить каждое слово.

Знание моего английского оставляет желать лучшего, но чтобы понять вот эти вот все слащавые my hero, darling переводчик не нужен.

И в очередной раз то самое чувство, что вроде бы и пофик, но почему-то вот ни хрена.

Хотя почему это, собственно, меня это бесить не должно? Значит, я выхаживаю её больную, отпаиваю вонючими бульонами её сумасшедшей подружки, для того, чтобы она потом строила свою личную жизнь в моей же комнате?

— Эй? Алло? Ты чего там завис? — выдёргивает из размышлений голос Пашутина и возникает неконтролируемое желание послать его куда подальше.

— Yes of course, I dream to meet you soon, — заливается Ромашкина.

Раскатистый бас искажённый динамиком и сотней тысяч километров хохочет в ответ, и почему-то хочется блевануть от приторности этого ватно — сахарного тандема.

— Алло-о-о! Хрень собачья, а не телефон, — богует Пашутин и, зачем-то подув в динамик, отключается.

Его возросший интерес к моей личной жизни хоть и понятен, но дико напрягает. Как и американский супермэн Ромашкиной, да и она сама — такая, какой становится общаясь с ним: милая покладистая кошечка. Со мной же сущая гиена.

Это я! Я — Малиновский Богдан действую на женщин как гипнотическая, мать её, флейта на кобру. Это в моих руках они становятся податливыми, словно тёплая глина, и это я лучший пикапер. Я! А не какой-то невнятный Оле Лукойе из-за бугра.

— You look at me like I’m embarrassed, John stop it! — смущённо щебечет ванильная горгона, и её голос, разносящийся над черепичной крышей дома и улетающий в чёрное звёздное небо заполняет собой всё пространство и давит на болевые точки моего не в меру разросшегося эго.

Глубоко, до боли в лёгких затягиваюсь ненастоящим дымом и в который раз жалею, что бросил курить.

Порнография какая-то эти электронные сигареты.

— Джон, значит… — шиплю под нос и, бросив вейп в карман, уверенно шагаю к ребристым воротам гаража. Обогнув отцовскую Хонду открываю дверцы основного электрощитка и резким движением давлю на рубильник.

Дом погружается в темноту.

Словно ничего не произошло возвращаюсь в родную обитель: отец как слепой котёнок шарится по гостиной, подсвечивая себе под ноги фонариком мобильного.

— Чертовщина какая-то, свет вырубили, представляешь.

— Может, поломка на станции, — вру без зазрения совести и бросаю взгляд на лестницу — темно, хоть глаз коли. И тихо.

Хрен вам, а не сказки на ночь. Выкуси, янки.

— Может, и поломка, — соглашается отец и, отодвинув тюль, выглядывает на ночную улицу.

— Стра-анно, у Семёновых двор освещён, и у Панфиловых тоже. Видимо, у нас пробки выбило. Надо пойти посмотреть, — отец на ощупь нашаривает возле дивана тапочки и осторожно двигается к входной двери. — Кстати, — оборачивается, — а где у нас щиток?

— Понятия не имею, — жму плечами и неторопливо поднимаюсь наверх.