Интим не предлагать!

Быстро поднимаюсь на второй этаж, открываю дверь в комнату и вижу, что младшенький сидит на вращающемся компьютерном кресле к выходу спиной, подозрительно низко уронив голову на грудь. Руки расслабленно висят вдоль подлокотников, длинные ноги вытянуты вперёд.

Я не вижу его лица, только вихрастый затылок и эти свисающие безжизненной плетью руки… Наутро сковывает необъяснимым страхом.

Закрываю за собой дверь и делаю пару робких шагов вперёд:

— Малиновский, ты жив там?

А в ответ тишина. Не по себе стало ещё больше.

— Богда-ан.

Ноль эмоций. Коленки сковывает цепями ужаса. Бросаю сумку на пол и на прямых палках стремглав несусь к растёкшемуся по креслу манекену.

— Малиновский! Да что с тобой? Ты спишь… что ли…

Действительно, спит. В ушах вставлены наушники и как-то подозрительно фонит спиртным…

Наклоняюсь к его безмятежному лицу и принюхиваюсь. Точно, виски или коньяк, что-то крепкое.

Неожиданно он резко распахивает глаза и, подавшись вперёд, целует меня в губы. Не по-французски, но достаточно страстно.

— Ой, прости, лапуля, мне показалось, что это Моника Беллуччи, — немного заплетаясь, бормочет он, натянув глупую сонную улыбку.

— Любишь женщин постарше?

— Люблю женщин с формами.

— А что же тогда на Ковальковой не женился? У неё твёрдая пятёрка и я сейчас не про оценки.

Губы до сих пор жжёт от его поцелуя. Чёрт знает что, но сердце колотится где-то в пятках, дыхание сбилось.

Это всё от неожиданности. Определённо.

— Там отец твой внизу примерно в таком же состоянии. На брудершафт пили? — киваю на оставленный на подоконнике стакан, точь-в-точь как у Николая Филипповича. На дне плавают две сиротливые льдинки. Вернее, то, что от них осталось. — Что это на вас вдруг нашло? День взятия Бастилии в следующем месяце.

— Настоящему мужику повод надраться не нужен. Не принесёшь мне ещё стаканчик? Ноги затекли.

— У тебя же температура… — закипая, игнорирую просьбу.

— А я так лечусь.

— Когда у человека зашкаливает градус тела, противопоказано поднимать его искусственно ещё выше. Это даже ребёнок знает. Что произошло? Я же вижу, что что-то случилось: и ты, и папа — вы оба какие-то не такие.

— Тебя это никаким боком не касается. Это дела семейные, — непозволительно резко отрезает он, и его тон, смысл слов беспощадно возвращают меня с небес на землю.

Стало так обидно, словами не передать! Я прогуляла пару, лекарство от жара ему купила, гузки эти вонючие через всю Москву тащила и меня не касается?

Семейные, значит?!

Изо всех сил стараясь не разреветься подбегаю к двери, поднимаю с пола брошенную сумку и рывком раскрываю молнию. Нашариваю на дне свёрток и швыряю им в Малиновского.

Он пытается неуклюже поймать его на лету, но промахивается — из шуршащей аптечной упаковки на пол сыпятся блистеры с таблетками.

Следом ему на колени плюхается мокрый жирный пакет; Богдан брезгливо морщится и разводит колени в стороны — размороженные части убиенных куриных телес с противным шлепком плюхаются на пол.

— Фу, блин, это ещё что за хрень такая?

— Это куриные ж**ы, засунь их себе в… — вешаю сумку на плечо и, громко хлопнув дверью, стремглав бегу вниз.

Николай Филиппович что-то говорит мне вслед, но я не слушаю: вылетаю на улицу и только выйдя за коварные ворота ограждающие таунхаусы от внешнего мира, думаю, куда податься.

Денег с собой кот наплакал — всё отдала фармацевту и продавцу на рынке, Цветкова ещё на парах, а ключ от нашей съемной квартиры лежит в ящике стола в комнате Малиновского. Но там я теперь даже под конвоем не покажусь.

Возникает желание плюнуть на всё и прекратить этот дурацкий спектакль. К чёрту миллионы — если Джон меня любит, то найдёт способ и прилетит сам!

В этой семье я лишняя и своей никогда не стану, Малиновский сейчас популярно мне это объяснил и чётко указал моё место. И хоть я и не пыталась внедряться в их диаспору, но такого унижения всё-таки не ожидала.

Мне обидно от того, что обидно и от этого обидно втройне.

Я зла, удручена, и хуже всего то, что я разочарована. Будто с глаз, наконец, сняли шоры.

Прозрев, решаю всё-таки гарцевать в Печатники, в нашу родную однушку. Если что, Цветкову возле подъезда на лавочке подожду.

А Малиновский… Да пошёл он к чёрту! В этот дом я больше ни ногой.‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌

Часть 20

— А я предупреждала тебя, предупреждала! — ворчит Анька, отпаивая меня горячим чаем с мятой. — Это порода такая буржуйская — хорошего не жди.

Детально рассказывать очень не хотелось, но в общих чертах причину побега выложить всё-таки пришлось, и вот уже битых четыре часа сижу и слушаю, какая я всё-таки дура, что пошла на это всё. И ведь реально чувствую себя дурой! Хорошо же жилось, спокойно, но нет, потянуло на сомнительные авантюры.

Пока торчала здесь, погода как-то резко испортилась: заходящие солнце скрылось за серыми ватными тучами, поднялся сильный порывистый ветер.

А вот и первые тяжёлые капли дождя по стеклу…