Интимная жизнь Ленина: Новый портрет на основе воспоминаний, документов, а также легенд

Началась мировая война, которая остановила на время нарастающее революционное движение в России, перевернула весь мир, породила ряд глубочайших кризисов, по-новому, гораздо более остро поставила важнейшие вопросы революционной борьбы, подчеркнула роль пролетариата как вождя всех трудящихся, подняла на борьбу новые пласты, сделала победу пролетариата вопросом жизни или смерти для России».

* * *

А вот что вспоминал об этом периоде жизни Ленина активный участник большевистского движения Сергей Багоцкий:

«В 1910 году я отбыл четырехлетний срок каторги и был отправлен на поселение в Балаганский уезд. Оттуда вскоре бежал за границу и поселился в Кракове, недалеко от русской границы. Я немного знал польский язык и мог продолжать прерванные каторгой занятия на медицинском факультете Краковского университета.

Русских политэмигрантов в Кракове в момент моего приезда не было, и я чувствовал себя оторванным от русской политической жизни.

В начале июня 1912 года, вернувшись как-то из клиники, нахожу у себя на столе письмо из Парижа от Людмилы Николаевны Сталь, с которой я переписывался по делам помощи политкаторжанам. В это время я был секретарем Краковского союза помощи политзаключенным, а Людмила Николаевна стояла во главе Парижского комитета интеллектуальной помощи политзаключенным. Л. Н. Сталь сообщила мне, что в Краков переедет вскоре товарищ Ульянов с женой, и просила оказать им на первых порах содействие при устройстве в незнакомом городе.

Встреча была назначена на окружающем центральную часть города бульваре Плянты, против главного здания университета.

В день приезда Ульяновых я заблаговременно пришел на условленное место и сел на одну из скамеек против красного здания университета. Был солнечный летний день. Кругом играли дети. Из университета небольшими группами выходили студенты. Я с напряжением приглядывался к проходящим, высматривая Ленина, которого никогда не видел, но почему-то представлял себе высоким широплечим мужчиной с черной бородой.

Прошло около получаса после условленного времени. Скамейки около меня заполнились. На одну из ближайших села немолодая пара — мужчина в котелке, с небольшой бородкой, и скромно одетая женщина. Но я не обратил внимания. Начиная нервничать, я нетерпеливо ходил взад и вперед.

Вдруг женщина встала и нерешительно спросила:

— Простите, вы, очевидно, кого-то ждете? Не вы ли Багоцкий?

— Значит, вы Ульяновы! — воскликнул я. — Мы уже давно ждем друг друга, сидя почти рядом.

Все засмеялись и пожали друг другу руки.

Это было началом моего знакомства с Владимиром Ильичем. Он был совсем не похож на создавшееся у меня представление о нем. Передо мной был мужчина среднего роста, со слегка монгольскими чертами лица, с небольшой рыжеватой бородкой. Живой взгляд прищуренных глаз, веселая улыбка и простота обращения сразу располагали к нему.

Ульяновы оставили вещи на вокзале. Нужно было взять их оттуда и подумать о ночлеге на первые дни до нахождения квартиры. Мы двинулись по Плянтам по направлению к вокзалу.

По дороге Владимир Ильич задал мне несколько вопросов, касавшихся моей жизни в Кракове. Затем разговор перешел на общеполитические вопросы краковской жизни, в частности на отношение местных властей к политэмигрантам.

Галиция, входившая в состав Австро-Венгрии, не в пример частям Полыни, захваченным Германией и Царской Россией, пользовалась относительной политической свободой. Присутствие в Кракове значительного числа польских политэмигрантов и левонастроенной интеллигенции наложило особую печать на общий уклад краковской общественной жизни. Частые доклады на общественно-политические темы в многочисленных клубах и организациях, оживленные беседы и дискуссии в популярных кафе Михалика, Бизанса и Дробнера вовлекали местную общественность в сферу политических и революционных интересов. Это оказывало влияние на прессу и администрацию. Краковская общественность, мечтавшая о независимости Польши, ненавидела царизм и с симпатией относилась ко всем борцам против самодержавия. В Кракове открыто существовали издательства революционных партий. Здесь, например, выходили органы Социал-демократической партии Польши и Литвы «Пшеглонд» («Обозрение»), «Червоны штандар» («Красное знамя»), более или менее постоянно жил ряд членов центральных комитетов польских революционных партий.

Разговаривая об атом, мы дошли до Флорианской брамы — ворот стены, окружавшей когда-то краковскую крепость, и повернули на Флорианскую улицу. В одном из переулков этой улицы находилась студенческая вегетарианская столовая «Здорове». Ульяновы охотно согласились зайти туда и пообедать. В столовой в это время дня бывало мало народу, и можно было свободно продолжить нашу беседу.

— Как относится местная полиция к политэмигрантам? — спросил Владимир Ильич.

Я ответил, что в этом отношении опасаться нечего. Царившая в Кракове атмосфера враждебности к царскому самодержавию делала местные полицейские органы более «предупредительными» к политэмигрантам, чем в каком-либо другом городе Европы.