Интриги дядюшки Йивентрия

Внешне он оставался вполне спокоен, но внутри у него сейчас бушевала эпическая битва между оскорбленным невниманием достоинством и безбрежно иррациональным, почти женским желанием заполучить текстильную добычу любой ценой. Оскорбленное достоинство начало одерживать верх, и Йозефик, поджав губы и прищурив глаза, прошагал к двери. Но не к выходу, а к дверце, завешанной тканями, в дальнем конце зала. Он рассудил, что негоже в эту эпоху выдающихся свершений, достижений, угощений, потрясений и лишений (нужное подчеркнуть) идти на поводу у чувств и уж тем более оскорбляться на что-либо.

– Клиента не потеряли, а вот его расположение – безвозвратно, – почти не шевеля губами, прошептал Йозефик. – И, о боги, с какого же это перепуга я о себе в третьем лице говорю? И с собой разговаривать как-то нелепо… Йойк, собака! Это ты во всем виноват.

Дверцу толкать пришлось бы долго, так как она открывалась на себя. Йозефику повезло в бесконечной дверной лотерее со второй попытки. Двери не хватало лишь небольшой помощи, чтобы приветливо распахнуться. Из-за нее вырвался порыв сухого воздуха, напитанного незнакомым пряным ароматом. От неожиданности Йозефик выронил чемодан. Тому тоже лишь малого не хватало, чтобы раскрыться и выпустить порыв наркозависимой моли и агрессивного не по росту грызуна.

Не обращая внимания на вырвавшихся на волю подопечных, Йозефик прошел в застывший за дверцей полумрак. Его манил новый для него, а может, и для всего мира аромат. Немного сладкий, немного горький, если бы представить его предметно, этот запах был бы как древний изумруд в свете свечей. Ах, если бы только можно было видеть носом! Аромат не заполнял всю комнату, а извивался одной струйкой, похожей на шелковый шарфик на легком ветру. Тут-то очарованный Йозефик и пришел в себя. Последний раз зеленый шарфик он видел на бароне Монтуби Палвио Толжесе вир Байхайне, гадком старом таракане в прямом смысле этого слова. К молодому человеку вернулась его привычная недоверчивость. Особенно к неосвещенным помещениям, источающим экзотические ароматы.

Йозефик пошарил рукой сначала с одной стороны от входа, потом с другой и нашел-таки выключатель. После щелчка где-то высоко-высоко вспыхнула невероятной красоты и габаритов люстра, которая своей эффективностью готова была посрамить солнце.

Вместе со светом нахлынуло пространство. Как же много значат для людей их заблуждения! Йозефик, до того как включил свет, был уверен, что вломился в какую-то подсобку, где швабры хранят, а оказалось, что за маленькой дверцей находится просторный круглый зал с куполообразным расписным потолком. По кругу стояли резные колонны, между которыми были натянуты шелкотканые гобелены. На них были изображены прекрасные и тоскливые по причине отсутствия обнаженной женской натуры пейзажи. Точно в геометрическом центре зала, прямо на зеркально-черном полу, в котором отражался потолок, возвышалась то ли изящная кафедра, то ли нагулявший жирку пюпитр. Это был единственный предмет не декоративного вида в этом зале, поэтому Йозефик двинулся к нему. На не определившемся со своим происхождением и назначением предмете мебели лежал лист тончайшего пергамента, на котором был во всех деталях скорее начерчен, чем нарисован костюм мечты и под ним выведено четверостишие витиеватым почерком:

Кольс сударьс желаетс платьес своёс,
Тос мыс обязуемс исполнитьс.
Пустьс нижес поставитс своес фамильёс,
О платес по почтес напомнимс.

– Бредс какой-тос, – только и сказал Йозефик, подхватил лежавшее рядом перо неведомой ему птицы, вероятно, способной украсть слона из городского цирка, и, высунув от усердия кончик языка, аккуратно вывел свою подпись. Получилось очень и очень недурственно. Во всяком случае, это не шло ни в какое сравнение с теми закорючками, которые он ставил обычно. Он никогда особо не старался выводить своёс фамильёс, так как всю свою жизнь с каждой своей подписью он все глубже и глубже загонял себя в бумажную кабалу, взамен ничего внятного не получая. Впервые в жизни он получил что-то взамен своей подписи, кроме обязанностей и проблем. И не просто что-то, а то, что страстно желал.