Интриги дядюшки Йивентрия

Молодой вир Тонхлейн с важным видом положил чемодан на стол. Замешкавшись на мгновение, он открыл пасть этого походного шкафа из кожи не священных шаунских крокодилов и бережно извлек оттуда сонно моргающего Йойка. На того огромное количество зрителей не произвело никакого впечатления. Странный неподвижный воздух превратил слабо поддающийся контролю кулек агрессии в пушистую тряпку. Белка проворно свернулась комочком и сладко захрапела, отчего по столу пошла ощутимая вибрация и серебряные письменные приборы и графин со стаканом мелко задрожали. В принципе, что делать дальше, Йозефик не знал, поэтому сел и успокоился. Если бы у него были хоть какие-то сомнения по поводу собственной компетентности, он бы весь извелся, но вир Тонхлейн знал, что в судебных делах он полный ноль, а значит, и повода для беспокойства нет.

Лингнум Амех благосклонно наблюдал за жалкими потугами своего оппонента изобразить сосредоточенное лицо. Он еще разок сжал пальцы ног, опущенных в таз со льдом, который по вполне понятным причинам был сокрыт под его столом. Небольшой заряд свежести колыхнул радиус его зрачков. Минутная стрелка доползла-таки до необходимой отметки, и суд официально начался. А если бы эта бронзовая дылда была порасторопнее, противнику засчитали бы техническое поражение и государственному обвинителю не пришлось бы и дальше сидеть в этом дурном воздухе.

Суд начался. Над залом громыхнул колокол часов. Дрожь воздуха, пробужденная этим звуком, передалась земле. Песчаный пол забурлил, и из песка, словно мифический остров Дырявого Корыта из вод морских, поднялась строгая мраморная кафедра. С нее бойко сбегали струйки неотличимого по цвету песка, отчего казалось, что она покрыта пульсирующими венами. Нет, это был не мигрензийский живой мрамор, а оптическая иллюзия, большим мастером коих слыл, да и был Либинарх Глюкло.

Зрители в зале затихли. Они и до этого вели себя тихо, но теперь они стали вести себя тихо злонамеренно. Только дребезг посуды на столе Йозефика нарушал тишину.

И тут появился судья Амех. Он был безобразно грузен и грузно безобразен. С тектонической медлительностью и вулканическим пыхтением он взошел на свое место. Лепестки зала колыхнулись, когда он повалился в кресло. Прибежал клерк и оправил на судье мантию, сам тот не мог с этим управиться в обозримый промежуток человеческой истории, так как, чтобы избавиться от мешающих запасов жира, необходимо было сжигать калории с эффективностью печально известных печей Калапеньки. С носа судьи Амеха сорвалась крупная капля пота, и до того, как она успела издать свой прощальный «кап», он с неожиданным проворством вбил ее в стол своим молотком.

– Введите обвиняемого, – сказал судья. Говорил он булькающим баритоном. Йозефик непроизвольно скривил физию. Такого отвратного и беспомощного существа он еще не видал, а в Заячьем Ручье это самое существо отчего-то было облечено властью. Это было очень неправильно. Он протестовал, но пока молча.

Между лепестков по левую руку от судьи и по правую от Йозефика появились конвойные в блеклой серой форме и фуражках с зеленым околышем. На поясе у них висели длинные измятые дубинки с изрядным пробегом по чужим ребрам и почкам. Их плотное кольцо скрывало обвиняемого, облаченного в покрытое разводами рубище или вообще в мешок из-под картошки. Один из конвоиров держал цепь, другой конец которой был прикован к стальному ошейнику на шее обвиняемой. В виртонхлейновском сердце поднялась волна праведного гнева. Чего-чего, а подобного обращения с кем-либо прямоходящим он принять не мог. Ощущение гадости усиливалось оттого, что в этом варварском месте его, вир Тонхлейна, родственнички оставили свой благостный след.

«Это что же за заслуги у герцога Януша были перед этим сборищем зверей? – зло подумал Йозефик. – И насколько глубоко он сам в этой благости купался? Это я к тому все думаю, дорогой мой, чтобы знать, как тщательно надо мне отмываться».

Конвоир раскидал песок в центре зала и достал из него массивное черное кольцо, к которому пристегнул цепь. Он повозился с замком и, когда тот щелкнул, с гадкой улыбкой отряхнул руки. Конвой удалился, и Йозефик наконец увидел столь тщательно охраняемого, а значит, невероятно опасного преступника. Прибойная волна гнева из сердца окрасила его лицо, а плотно сжатые губы, напротив, побелели.

– Обвинение, – прогнусил судья, прикрыв глаза, тем самым показывая свое полное безразличие к происходящему. Когда ему объясняли, что судья должен быть беспристрастным, то явно перегнули палку. – Обвиняйте.

Государственный обвинитель бодро вскочил из-за стола. Отточенными движениями ног он нацепил ботинки. Он сделал несколько шагов к центру зала и встал лицом к судье. К мокрым ботинкам лип песок, а закатанные штанины, о которых обвинитель, кажется, позабыл, нелепо болтались около его бледных тощих ножек.

– Я…

– Протестую!

– Но…

– Протестую!!! – прорычал Йозефик. Он тоже весьма бодро выскочил под светлые очи судьи Амеха и как бы невзначай наступил на ногу государственному обвинителю.