(Интро)миссия

Я всегда был мужчиной после виски… Я ездил в нём на всю катушку, прерываясь ненадолго, чтобы продлить кайф. Мне показалось, что Славик был недоволен внезапными перерывами. Усилив темп, я дрочил его рукой. Проявив чудеса гуттаперчивости, я сглотнул всё, что вытекло из любимого, не переставая его нещадно драть. Последняя капля переполнила меня, и я разрядился внутрь. На пару минут мы застыли в немой сцене, утихомиривая дыхание. А потом допили виски, закусив долгим поцелуем. Славик ничего в этот вечер больше не сказал. Даже не пожелал спокойной ночи…

Начались скучные деньки, которые я проводил в „Луна-парке“ за дорожными знаками. К вечеру это настолько надоедало, что хотелось просто нарисовать на одном из них огромный хер и в голубой каемочке поместить его у входа в парк. Мойдодыр, быть может, и принял бы его за букву „ф“, но Стеня так просто провести было невозможно. Лишь изредка Ромка наведывался ко мне. И я с радостью отрывался от противных знаков, чтобы впустить полтавскую розу в отверстие. Вид отверстия зависел от наличия времени у командирского водителя и прапорщиков в парке. Если времени было в обрез, отверстие было оральным, но под вечер, когда прапорщики покидали место работы, Ромка драл меня сзади. Однажды я сам явился в его гараж и, воспользовавшись правом гостя, слил „драйверу“ в уста. Ромке особо не нравилось сосать, но, видимо, всё остальное к этому времени надоело. Так и повелось: кто в гости приходит, тот другого и дрючит.

Альбомы заполняли все вечера. Иногда наши ребята просили подписывать тёлкам открытки. Пик открыточного сезона пришелся на конец февраля, когда меня буквально завалили писаниной к восьмому марта. Уже в первый день интенсивной работы я решил, что бесплатно заниматься столь ответственным трудом нет ни смысла, ни желания. С этой поры за каждый мой шедевр хлопцы расплачивались добровольными нарядами. Кто-то гладил мне перед увольнением рубашку, кто-то — шинель. Учитывая мою нелюбовь с детства к утюгу, данный бартер был очень кстати. Но увольнений было немного, всего четыре в месяц, и мальчики задолжали мне наряды аж до майских праздников.

Лютый мороз начала февраля сильно злил моих сослуживцев. Им, бедным, приходилось копаться в замерзших машинах, которые не хотели не то что ехать — даже заводиться. Я бродил между копавшимися в ледяных моторах прапорщиками и всем им давал один и тот же совет: „А Вы подышите на него“. В мою сторону летели замороженные запчасти, и я с визгом, но страшно довольный, смывался. Некоторым прапорщикам я оказывал мелкие услуги типа стендика, и они на меня не ругались — просто бросали болванки, отгоняя, как назойливую муху, в то же время боясь попасть в цель. Особый кайф я испытывал, созерцая матерившегося в безысходности Ромку. Мойдодыру как раз в самую нелетную погоду захотелось полетать на „газике“ по соседним частям, и Ромка не справлялся ни с машиной, ни с запросами шефа. Один раз всё-таки поехали, кажется, даже в те же Мосты, да по дороге обратно „газик“ безнадежно заглох. Ромка вернулся лишь к утру. Мойдодыр, пидар, бросил парня на произвол судьбы, спасая свое дряхлое тело на попутной машине! Зато дал Ромке два дня отдыха, которые он провел со мной в классе.

Морозы сменились обильными снегопадами. Со времен учебки я не мог свыкнуться с белорусской погодой. Обрывки атлантических ветров, быстро проносившихся над Польшей, казалось, приносили нам всю гадость, которую могли бы спокойно сбросить на противных поляков — чтобы знали, как виски подделывать. Напиток этот, кстати, я сменил на джин, который подданные Ярузельского почему-то не подделывали. Можжевеловым напитком я и согревался после утренней зарядки. В эти дни она заключалась в уборке снега. Нас будили за полчаса до официального подъема и, еще спавших, выгоняли с деревянными лопатами на мороз. В первое же утро я насажал себе заноз, которые потом целый вечер вытаскивал Славик. За своевременную врачебную помощь я платил телом… Научившись орудовать деревянной лопатой, я начал получать удовольствие от уборки снега — вернее, от последствий. Мне нравилось смотреть на свои щеки, с ровным красивым румянцем, отражавшиеся в туалетном зеркале. Я настолько увлекся нарциссизмом, что опаздывал к построению на завтрак. А после завтрака нас всех ждало разочарование: к началу развода свежий снег уничтожал следы нашей работы. Настроение портилось, и я сидел в классе, ничего не делая, пока не решал вновь пойти поржать над прапорщиками, у которых, несмотря на потепление, машины всё равно не ремонтировались.

„Химические“ альбомы сделали меня самым богатым человеком части. Наверно, только комбаты и выше зарабатывали в месяц больше меня. Я транжирил тяжким творческим трудом заработанное во все стороны, однако много и оставалось. С одним из прапорщиков, лучшим бильярдистом части, я играл на сигареты. Он был единственным, у кого мне не удавалось выиграть, и меня это сильно задевало. Проиграв ему рублей двадцать, я утихомирился и полностью смирился с участью вечно второго в бильярде.