Интуиция

- Да что с тобой такое? - прошипела она, довольно ощутимо дёрнув меня вниз.

- Прости, - пробормотала я, и мой взгляд снова вернулся к президиуму.

Он что-то говорил. Смысла я не понимала, да и вряд ли могла разобрать хоть слово из сказанного. Стараясь справиться с сердцебиением, я не могла отвести от него взгляда. Как завороженная, я отмечала изменения, произошедшие в нём со времени нашей последней встречи. Его взгляд стал жёстче, выражение лица более резким. Голос. Оказывается, я совсем не помнила его голос. Хотя, вот этих властных ноток в нём точно не было.

Он не был красив в строгом смысле этого слова, но может именно эта недо-красота в своё время привлекла меня в нём. Льдисто серые глаза, опушенные тёмными ресницами, смотрели строго. Лёгкий художественный беспорядок, обычно царивший на его голове, уступил место строгой классической стрижке. Идеальный костюм, решительность в облике - само воплощение мужественности и надёжности. Именно этим он меня и покорил. Именно поэтому мне так трудно было его забыть.

А ведь у меня почти что получилось, с горечью подумала я. Но вот он появился, и в одно мгновение всё вернулось.

Марк.

Тот, о котором я запретила себе сожалеть.

И как бы я не сопротивлялась, как бы не говорила, что всё навсегда похоронено и забыто, воспоминания, вырвавшись из дальних уголков моей памяти, снова вернули меня на год назад в предрождественский Нью-Йорк – в то время, когда я едва-едва не поверила в волшебство.

Глава 2

Отвезите нас куда-нибудь в Нью-Йорк

«Интуиция», 2001г.

Мама говорила, что я родилась старушкой. В отличие от своих сверстников, мне никогда не было скучно со старшим поколением: ни в пору моего детства, ни когда я стала старше, и визиты к бабушке в Квебек случались не чаще двух раз в год. Всегда это было событие. Бабушка делала из моего приезда настоящий праздник: с накрытым столом, заставленным моими любимыми лакомствами, и целым сонмом своих подружек, призванных порадоваться успехам американской внучки Мари Фремон. Когда расспросы прекращались, а посуда убиралась, над столом загорался ярко-красный абажур из тонкого китайского шёлка, из бабушкиного бюро доставались большие, пахнущие гвоздикой альбомы: начиналась моя любимая часть вечера. Чёрно-белые фотографические карточки – именно так бабушка называла фотографии – передавались из рук в руки, и в который раз я окуналась в мир, где все собравшиеся за столом были молоды. И пусть я наизусть знала историю, как Феликс Фремон, запинаясь, впервые сделал Мари Дувэ предложение, а она, не разобравшись, послала его подальше; или сколько любовников было у Элен Руаяль, пока она не встретила своего Густава – мне всегда было интересно.

Я любила смотреть, как оживают их лица. Как начинают светиться глаза при воспоминании о времени, когда они были счастливы. Как задорно смеётся бабушка, когда подруги подшучивают над ней. И передо мной была уже не маленькая седовласая старушка, а молодая, красивая девушка, стоящая под руку с невзрачным молодым человеком в плохо сидящем костюме – любовью всей её жизни, моим дедом Феликсом. Я с завистью наблюдала, как теплеют её глаза, когда она проводит костлявым пальчиком по его лицу. Когда бабушка вновь поднимает на меня взгляд, я понимаю, что никогда в жизни она не была счастлива так, как в день, когда был сделан этот снимок. И что все долгие годы жизни с дедушкой, и после – когда бабушка осталась одна – воспоминания о временах молодости наполняют её душу светом.

Фотографии передавались из рук в руки. Постепенно на них появлялись моя мама, мой дядя Алек, тётя Лорен. Потом мы перемещались во времени, и я видела своего папу, их с мамой свадьбу. Свадьбу дяди Алека и тёти Агнесс. Яркие снимки моих многочисленных кузенов и кузин. Видя свои ранние фотографии, сначала я всегда испытывала неловкость. Это была уже та жизнь, которую я знала. Я будто выходила из кинотеатра после просмотра интересного фильма или закрывала книгу, счастливо улыбаясь, что герои нашли своё счастье. Реальность не была для меня такой захватывающей, как прошлое бабушки и её подруг.

Может быть, именно из-за уважения, которое я испытывала к её молодости, повзрослев, я наслаждалась каждым мгновением своей.

Я очень отчётливо помню тот момент, когда впервые почувствовала, что этот мир принадлежит мне. Я была его королевой, и подобно Джеку Доусону мне хотелось раскинуть руки и заорать об этом на всю вселенную. Правда, я была намного увереннее его, стоявшего на носу «Титаника»: подо мной были сто два этажа непотопляемого Эмпайр-стейт-билдинг, а вокруг плескалось залитое полуденным зимним солнцем бетонное море Нью-Йорка.