Инволюция (СИ)

— То-то она из дома столько лет не выходила. Сгнила и умерла в одиночестве. Слышала, хоронили её на днях. Жаль, Бернадетт, вы не добрались до неё раньше… как до мужа. Я знаю, это вы ему помогли. Но не переживайте. Таким как он, путь всегда заказан один.

Бернадетт садится обратно к столу.

— Да хранит вас Коше наш. Эта инфоурмация ценней любой заплеснеувелой сплетни. Пр-р-руятно, что хоть кто-то поунимает меня. Чтоб вы знали, меня не рауз приглашали на балы в тоут зал. Скоулько вина было выпито. Скоулько танцев успело вскружить голову. Жаль, что те дни беззабоутной праздности потерялись в веках. А что касается Этель… я с ней серьёзно погоуворю.

— Но ведь она мертва…

Возражение прерывает трескучий хохот.

— Умо-о-уляю. Не нашлоусь ещё того нелюдя, котороуго я не могла бы призвать в круг ответа.

Рука с длинными вросшими когтями, как у животных, протягивается в проём окошка.

— Давайте сюдау ваши сбережения. Так и быть. Помоугу. Но для остальных, — более громко добавляет Бернадетт, — до шести вечера рабоутает поучтоувый отдел перевода мистера Салливана!

Очки с толстенными стёклами гордо занимают своё место на носу. Бормоча под нос арифметические подсчёты, женщина отсчитывает сумму. Съедаемая любопытством, Агата готова засунуть голову в будку, лишь бы увидеть заветные карточки.

— Деуржи.

Бернадетт складывает в протянутую ладонь Агаты две цветных карточки с подпаленными краями и десять чёрно-белых.

— Вычла оплату за звоунок. Сумма для всех регионов одинаковая.

— Спасибо большое, мэм! — Агата радостно сгребает полученное добро, рассовывая его по потайным карманам. В глубине души она надеется, что Мор не спохватится катушки ниток в самый неподходящий момент. — Мне нужно связаться с че… знакомой из столицы. По сотовому пробьёте?

Подтверждающий кивок и вспорхнувшие над доисторической печатной машинкой руки дают знак диктовать номер. Бернадетт вносит набор цифр, а также имя и фамилию того, с кем нужно будет наладить связь. Несмотря на всю старину аппарата, звук клавиш остаётся ударным и чётким, будто цоканье каблуков по мостовой. От машинки тянутся вручную пригвождённые провода, уходящие далеко за спину стула. Отсутствие даже самого примитивного компьютера навевает мысль о том, что время остановилось не только на Уловоротроуд, но и во всём городе.

Через пару минут шаманских жестов и кряхтящих ругательств аппарат издаёт—таки громкий щелчок, чем удовлетворяет практически потерявшую терпение Бернадетт.

— Проуходите в шестую кабинку. Время ожидания соустовляет две мяунуты.

За звуконепроницаемыми стенами не слышно, о чём щебечут другие люди. Их губы двигаются в немом разговоре, руки нервно дергают ремень сумки или лихорадочно записывают что—то на клочок бумажки. Шестая кабинка ничем не отличается от других. Мягкое кресло, тумба с кипой бумаг и вазочка, наполненная сушенными кубиками хлеба, от которого исходит мятно—пряный аромат. Кучка змей—проводов вьёт свои тела по всему полу, заползая на стены и исчезая где—то за громкоговорителем.

Устроившись в кресле, Агата устремляет взор на Центральную Площадь. Через большие круглые окна здания видно четвероногих красавцев, подставляющих живот уходящему светилу мира. Оно сослужило свою верную службу и теперь готовится уйти на покой. Никогда ещё Агата не видела, чтобы в подобных широтах солнце так быстро скрывалось за горизонтом. В половине четвёртого дня оно полностью погрузится за баррикаду облаков, а в пять на город спустится непроглядная ночная тьма. «Сразу после звонка отправлюсь домой», — решает про себя Агата. Чутье подсказывает — лучше вернуться до того, как темнота окончательно поглотит город.

Прикрученный и несколько модернизированный таксофон издаёт щелчок. Приглушенный голос произносит:

— Стоулица, связь нала… Вас… Двадцать п… мяунут.

Агата хватает трубку телефона, быстро выпаливая:

— Мама! Это я, Агата.

— Здравствуй, дочь.

Неприветливый ледяной голос. Агата прикрывает глаза. Перед ней будто потушили назойливый яркий свет. Дышать становится легче. Когда она последний раз разговаривала с матерью? В голове возникает бледное лицо, на котором застыла печать бессердечия. Вся её жизнь прошла на поприще криминальной судмедэкспертизы. Слишком часто видя скорбь и отчаянье, она перенасытилась и лишилась возможности сопереживать. А может, миссис МакГрегори всегда была такой? Агата не знала. Боль. Горе утраты. Невозвратность потери. Для матери эти слова были пустыми, лишёнными смысла и идеи.

— Я правильно понимаю, что ты не стала меня слушать и покинула стены Клок-Холла?

— Извини. У меня не было выбора. Человек отца так и не приехал за две недели, — Агата усаживается обратно в кресло. Сдержанная ярость в голосе матери остановила её в последний момент сказать «Да, кто сюда сунется!» МакГрегори очень зла и раздражена. Не стоит лишний раз провоцировать её. — Как продвигается дело?