Иные песни

Для Иеронима наступила самая спокойная неделя за всю джурджу. Джунгли, по большей части, были здесь обычными африканскими джунглями, какоморфы во флоре — редкими и никогда не абсолютными; какоморфы звериные встречались чаще, особенно птицы, что свободно перелетали из Сколиодои через Черепаховую. Очарованные несколькими исключительно эффектными экземплярами, девушки решили поймать пару-тройку таких птиц — заберут их в Александрию, станут держать в клетках, ни у кого во всем Эгипте не будет подобных. Господин Бербелек возразил, что в антосе Навуходоносора ничто не сбережет свою Форму, и, чем она дичей, тем быстрее морфируется к кратистосу. Но девушки настроились решительно: пусть бы даже какорнионы в неволе частично переморфировались — всегда останется хоть отблеск чуда. Н’Зуи сплели из лиан большие сети. Клавдия и Алитэ пропадали в джунглях целыми днями, забирая с собой по сорок, пятьдесят воинов, временами обращались и к помощи нимрода. Зайдар кружил джунглями до и после заката, почти не спал, а может, спал непрерывно, в охотничьем трансе, всегда идя по следу, будто бы сосредоточенный на чем-то другом, вовсе не на том, на что смотрели его немигающие глаза. Веронии при нем добыли крупного какоморфа аэра и гидора, туманную тварь, растянувшуюся меж деревьями на несколько пусов, воздушного осьминога, всасывавшего, поглощавшего, переваривавшего на лету птиц, насекомых, нетопырей. Осьминог, к сожалению, расточился через несколько часов после смерти, но Шебрек успел его зарисовать — с Верониями, гордо стоящими на туше.

Господин Бербелек охотился немного. Ходил на охоту, лишь когда ходила Шулима. А может, это Шулима шла, когда шел он, — теперь уже трудно было разобрать, одна Форма была отражением другой, но какая — какой? Даже если брали с собой Завию — ему хватало кивнуть, и невольница исчезала с глаз, теперь и он был ее господином. Кивал, тянул Шулиму, или же она его тянула, в зелень, в багрец, в тень и полумрак, в горячую чащу, и уже руки на теле, язык на коже, дикость под формой дикости, джунгли в сердце, когти, не ногти, клыки, не зубы, мясо, не тело, зверь, не человек, голод, не вожделение. Да, да, именно такое желание он себе спланировал, это она ему обещала — без слов, без мысли — еще в Воденбурге, в это поверил и это получил: эти зеленые глаза, смотрящие на него, и только на него, эти длинные пальцы, сжимающие его плечи, ее светло-золотые волосы под его рукой, эта александрийская грудь под его губами, эти губы, что улыбаются — не улыбаются, выкрикивают непристойности под морфой Иеронима Бербелека. В какоморфных джунглях, на границе Сколиодои. Если бы там и тогда эстле Амитаче зачала — какая потенция материализовалась бы в ее лоне?

Однажды Ихмет Зайдар добыл исключительно эффектного какоморфа: гуманоидный облик, гигантские крылья мотылька, ореол черных огней вокруг каменной головы, хвост из чистого сияния, разноцветной радуги, что волокся сквозь джунгли на полстадия за тварью. Только когда Зайдар отрубил ей голову, а Н’Зуи притащили труп в лагерь, кто-то узнал остатки одежд и железный амулет на ноге какоморфа. Это был Абу Хаджан. Господин Бербелек послал нимрода пройти по следу разбойника и отыскать его товарища, если и тот вернулся из-за Черепаховой, — ведь мог и не получить крылья и не суметь перелететь реку, а пост у переправы ни о каких попытках разбойников вернуться не сообщал. Зайдар появился на рассвете, волок за собой на длинной веревке морфированного Хамиса. Хамис не мог выпрямиться, ходил, опираясь на руки. Изо лба его рос огромный крученый рог пульсирующего пурпуром хрусталя, вероятно, чрезвычайно тяжелый, ибо какантроп не поднимал головы, самое большее чуть склонял ее влево, показывая поросшее мхом лицо и плавающие в грязевых глазницах болотные огоньки. Он страдал от непрекращающегося поноса, опорожняясь фосфоресцирующими ракушками, оставлял за собой след, по которому нимрод без труда его нашел. Из ракушек через некоторое время вылуплялись крохотные навозные ифриты; взлетали и кружили вокруг Хамиса, будто стая заржей. Тот отгонял их рогом, потряхивая головой. Мбула Коготь втер в его тело противоядие, но какантроп, кажется, этого даже не заметил. И все же вавилонский софистес не сдался так легко. Привязав Хамиса к дереву, начал его выспрашивать, похлопывая риктой, обращая на себя внимание. Как далеко вы зашли? Видели город? Кто там живет? Как выглядят? Что сказали? Чего хотят? Видел город? Господин Бербелек с интересом прислушивался к вопросам: значительно труднее солгать, когда спрашиваешь, а не когда отвечаешь, вавилонянин выдавал ему свои истинные намерения. Шебрек через некоторое время бросил рикту, пошел за рукатой. Хлестал разбойника кнутом, повторял свое. Говори! Говори! Н’Зуи глядели в молчании. Хамис тряс головой, бил рогом о ствол, огни вращались в его черных глазницах, навозные ифриты вытанцовывали вокруг него плотные спирали. Из окровавленного рта начало сочиться какологичное бормотание: