Иные песни

Он громко рассмеялся, даже нимрод к ним повернулся. Но господин Бербелек чувствовал, как вместе со смехом изгоняет из себя в эти мрачные джунгли некую флегму души, злую желчь, выплевывает старые струпья, гнилую кровь. Не замедлив шага, он притянул и поцеловал Шулиму. Сопротивлялась ли она теперь? Позже он даже не мог этого вспомнить, оно стало неважным — Форма была его. Оторвавшись, он безотчетно сощелкнул с ее груди песчаного комара, что уже буравил медную кожу, жаждал крови.

Все были в шальварах с узкими штанинами и в сапогах с высокими голенищами, юграх или чем-то подобном. Не прошло и нескольких минут, как пот уже стекал по груди и спине. Привлекал насекомых Сколиодои, будто мед — пчел; а может, это и были эдакие какоморфированные пчелы. Их убивали, едва те присаживались на кожу. Порой те гибли от одного прикосновения, порой — приходилось давить их с заметным усилием: улитки с крыльями бабочки, стрекозы с железными туловищами, пауки с ледяными костьми. Шулима сняла со спины Иеронима черную гусеницу с сегментами тела, наполненными аэром, — та парила в воздухе, свиваясь в баранку и распрямляясь снова. Может, и стоило набросить какую-то куртку, толстую рубаху, льняной гиматий — но было слишком жарко, здесь властвовали большая влажность и духота.

Чем дальше на юг, тем большее смешение стихий. Вскоре все уже кашляли, выплевывая лезущий в рот песок: стекловидные частички носились в воздухе, посверкивая в полумраке, — ранящий кожу твердый туман. Воздух пах старой гарью; на вкус был таков же. Ухудшилась видимость. Вода стекала по стволам деморфированных деревьев, брызгала из лиан, била из скрытых источников спиральными водовзносами, подхватывая камни, ветки и маленьких зверьков; бежала по тропинкам большими, с собаку, каплями: уплощенные шары мутной жидкости, шныряющие темными зарослями, то здесь, то там, отскакивая от преград, вползая вверх по склонам. Господин Бербелек проткнул одну риктой. Зашипела и разлилась грязной лужей. Это была Вода, гидор, но не в Форме Воды. Что до Огня, то вскоре они переступили еще одну таинственную границу Сколиодои, и с этого места большая часть встреченных зверей была с шерстью из миллионов маленьких язычков пламени, шкуры из огня, панцири из лавы, ярились в полутьме даймоническим сиянием. Этих какоморфов замечали без труда, особенно когда те с достоинством плыли над их головами сквозь эту взвесь аэра, гидора и ге, что выполняла здесь роль воздуха. Временами кто-то срывался в быстрый полет, прыжок, бег — раз, и настигал жертву. Одна из тех жертв взорвалась, будто осадная мина, осыпаясь на охотников мертвым дождем, а полоса воздуха между какоморфными деревьями просияла зеленью.

Вскоре видимость упала до двадцати пусов, воздух приходилось грызть, ноги погружались в грязевую слизь, джунгли рычали, трещали, гремели, клекотали, шумели, стонали, шипели, рыдали, хихикали, шептали невнятные слова. Мимо проползла огромная змея, состоявшая из воды и огня. Все мешалось со всем, стирались границы, мир превратился в одну огромную какоморфу.

— Отхыд! — крикнул господин Бербелек.

Сели на стволе медной рыбы. Под короной газовой пальмы висел огненный гиппопотам, с морды его капали прозрачные камни, пришлось подвинуться по стволу: разбиваясь, те взрывались обжигающим кожу снегом.

Гауэр Шебрек принялся ругаться, когда понял, что не может выпустить из руки стило, оно вросло в кости, у софистеса на правой руке теперь стало семь пальцев.

— Кто еще?

Шулима прошлась вдоль ствола. У Гауэра что-то не так было с ушами, из них лилось липкое месиво. У Завии ребра проросли над кожей, симметричные гребни черного стекла. Зайдар не мог снять заплечный мешок, ремни переплелись с мышцами его плеч. В бороде выросли красные цветочки. Увидев их, нимрод хотел выругаться, но не смог: оказалось, что утратил голос. Захрипел — изо рта вылетели белые перья, пылевое облачко тяжелого пуха. Тотчас взлетело в воздух, десять, двадцать, тридцать пусов; там, в высоте, дыхание нимрода сгорело на брюхе гиппопотама. Гиппопотам зевнул — тштрк! — фонтаны снега. Амитаче склонилась над Бербелеком, развернула его спиной, приказала поднять руки. Он предполагал худшее, но она не смогла найти никакой аберрации. В молчании кивнула. Наконец, экипировку и одежду сняла сама Шулима — пока тоже держалась в Форме.

— Как делако мы зашили? — Господин Бербелек обратился к нимроду.

Ихмет показал на пальцах: пятнадцать.

— Пятнадцать стадидиотов? Нехлопо.

— Ну, не знаю, — Шулима подняла голову. — Как по мне, так братит.

— Шили мы целый тень? Нежомвозно.

Полезли в заплечные мешки за провиантом. Сушеные фрукты и сухари как-то еще держались, но остальная еда в большей или меньшей степени изменила внешний вид и консистенцию, порой даже обретая частичные признаки жизни: вяленое мясо вздрагивало, когда до него дотрагивались, коржики выпустили колючие отростки. К счастью, вода в баклагах оставалась водой.

— Так илиадак, но нам здесь должно перетеневать, — вздохнул господин Бербелек. — Завтрак помострим.