Иные (СИ)

— Нам больше не нужно прятаться и скрываться, — проговорила она, — Не нужно маскировать свою сущность. Наше время пришло! Грядёт царствие нашей богини! Новая эра, в которой теперь для нас всё будет хорошо! — задрала она руки к стрекочущей гигантской паучихе, расплываясь в восхищённой улыбке.

— Иа Атлах-Наха! — прогремел хор вокруг.

А я даже попятился назад от испуга, когда из тумана выполз, видимо, самый скромный участник всей этой процессии. Вроде бы, ещё человек, но уже ползающий вниз головой, чей рот уже целиком преобразился не просто в торчащие клыки, в полноценные паучьи жвалы.

Однако вовсе не эта уродливая «морда» меня испугала. Он был совсем голым, и из его лопаток прорастали ещё одни мускулистые руки. А из тазовой области ноги росли не только вниз, как у обычных людей, но и произрастали в бок. У него было восемь подвижных конечностей, напоминающих людские, с мышцами, обтянутыми кожей, только кожа эта была бледноватого цвета. Хотя, из-за ночного времени суток и тумана, наверняка утверждать все нюансы оттенков было бессмысленно.

Наверное, это теперь уже у меня беда с головой. Не у сатаниста, помешанного на вампирах, не у библиотекаря, убивающего детей, не у экскурсовода, поклоняющегося паукам… Градус безумия достигал невиданных высот, а я уже ощущал, как мой костюм сзади обхватывают паучьи лапки, как к шее тянется та, что обескровила уже несколько жертв и избрала меня следующей.

Они молились своей богине и пели, падали ниц, ползали, пресмыкались и причитали «Атлах-Наха! Ийя Атлах-Наха!». А я не мог убежать, не мог даже закричать. Не мог вызвать Рида или Доррета, спросить совета у всезнающего добряка Маккея, рассчитывать на помощь своего друга Янга или на то, что сюда вот-вот чудесным образом ворвётся целый отряд полицейских под командованием Хэнка Маршалла или даже отряд военных под предводительством самого генерала Миллера.

Не на кого было рассчитывать, и не во что больше верить. Я уже был опустошён изнутри. Дело раскрылось, остальные дела уже не важны, когда поединок двух исполинских чудовищ не состоялся и весь город теперь обречён… Мальчишку не спас, не вернул той женщине сына, с собственной матерью не попрощался, так и не завёл жену…

Однако жалел я сейчас о другом. Отсюда меня, очевидно, уже не отпустят. Даже, умудрись я успеть позвонить кому-то, только вызову сюда отряды полиции на верную гибель… Обречённость сдавливала меня даже сильнее страха смерти. На пороге вечности, перед пронзительной болью и последующей агонией, находясь сейчас на границе между безумием жизни и мучительной гибелью, я жалел, что мой офицерский долг перед городом и его жителями был не выполнен.

Я не могу их защитить, не могу их даже предупредить о том, что когда начинает стелиться туман, когда нависает ночная чернота, где-то там, в непроглядной клубящейся густоте белой дымки крадётся и ползает не поддающееся описанию и пониманию неведомое древнее зло, сеющее смерть и ужас каждому на своём пути, с коварством и чувством дикого неутолимого голода поджидающее свои новые жертвы.