Инженеры Сталина: Жизнь между техникой и террором в 1930-е годы

Преклонение перед новым, перед техникой и объявление войны природе ярче всего отражены у Т.В. Федоровой. Она единственная из всех инженеров, о которых здесь рассказывается, действительно винит природу в авариях и несчастьях: «Первопроходцам пришлось вести тяжелую и упорную борьбу с силами природы… Как только проходчики вскрыли московский грунт, плотно осевший под тяжестью огромного города, — земля ожила в полном смысле этого слова. Всколыхнулись загнанные в трубы реки, зашевелились плывуны»^{876}. Федорова восхищалась строительством, страстно увлекалась планеризмом и парашютным спортом и чувствовала романтику строек пятилетки: «Представьте себе проспект Калинина 30-х годов. Темная морозная ночь. Кругом полыхают костры — так мы отогревали мерзлый грунт»^{877}. Особенное удовольствие ей доставляло сносить собственными руками ветхие домишки старой Москвы, среди которых был и ее родной дом^{878}. А.С. Яковлев вторит Федоровой: его объединяют с ней любовь к полетам и радость при виде того, как старая Москва (в описании Яковлева — смрадная, шумная и отсталая) уступает место новой, порождающей и нового человека: «Теперь Москва иная. И внешний облик ее изменился неузнаваемо, и духовная жизнь москвичей не та»^{879}. Т.Б. Кожевникову тоже манила к себе авиация, обещавшая открыть человеку новый мир: «Авиация… Полеты к звездам… Новый мир, неизведанный и загадочный… Что там, в этой туманной бесконечности вселенной?»^{880}

Восторг перед техникой охватывал и других инженеров, не входивших в число заядлых авиалюбителей. На Н.З. Поздняка большое впечатление произвел огромный комплекс суперсовременного завода цветных металлов в Кольчугино, где он в 1930 г. проходил практику^{881}. К.Д. Лаврененко как будто сидит на двух стульях: он все-таки признается в любви к природе и с уважением отзывается о ее первобытной стихии, с которой борется человек. Лаврененко пишет, что его «всегда поражали необъятные просторы и красота природы»^{882}. Но, когда он в 1929 г. практикантом пришел на Днепрострой, его покорили гигантская стройка и развернувшаяся здесь битва со стихией: «Через створ плотины ежесекундно стремилось почти 30 тысяч кубометров воды. Впервые мы видели такое… много бед натворила водная стихия. Нам довелось участвовать в борьбе с грозной водой, рвущейся в Черное море. Люди победили стихию, а впечатление от ревущего потока и борьбы с ним осталось в памяти на всю жизнь»^{883}.

* * *

Изображение природы как врага заключало в себе определенное преимущество для правительства и официальных учреждений, позволяя им уйти от ответственности. Ведь именно они требовали от инженеров, чтобы те не обращали внимания на природные условия — зимние морозы, весеннее половодье, летнюю жару. Отрицалась как возможность что-либо рассчитать и предсказать, имея дело с природой, так и способность человека приноровиться к ее капризам, принять превентивные меры и противостоять засухе, ледоходу или наводнению. Вместе со старыми аксиомами, техническими правилами и нормами отбрасывался и прежний взгляд на природу. Политическое значение имела не только техника: любое высказывание о природе отныне было сродни заявлению политической позиции. Отказ от накопленного опыта взаимодействия с природой кажется регрессом, однако преподносился как прогресс: советские люди не желали приспосабливаться к природе, они объявляли ей войну. Каждая домна, задутая в ледяном холоде, каждый залитый в мороз фундамент, каждый мост, поставленный под напором бушующего потока, заносились в число побед в этой войне. А провалы и неудачи объявлялись поражениями в битве со стихией.

Инженеры, о которых здесь идет речь, усвоили дискурс о смертельной вражде с природой лишь отчасти, однако восторг перед техникой захватил их полностью. Их отношение к машинам носило почти чувственный характер; они безоглядно отдавались этой страсти телом и душой. Большинство из них, плененные мечтами, которые связывались у них с индустриализацией, ради участия в этом проекте с готовностью переносили лишения и закрывали глаза на недостатки: «Гидростанция в воображении… вставала желанным и завлекательным чем-то, вроде как для иного провинциала Париж или Лондон»^{884}

в) Метод «проб и ошибок»