Инженеры

— А почему?.. Люди, так сказать, свои… Вы о себе расскажете, Зноевский — тоже, Колыванов, — а я напишу про вас, Мне еще давно предлагал Гайтсман, да я, понимаете ли, остерегался: неприятный тип — систематически пьянствует, жену бьет, детьми помыкает. Я бы сказал вам, Борис Сергеевич, по секрету: слухи такие ходят — ворует будто бы.

Он даже прикрыл шершавой ладонью губы, чтобы соблюсти эту секретность. Дынников глядел на его лицо с заискивающими дымчатыми глазами, потом холодно, но так, чтобы не обидеть, спросил:

— Вы что же… с помощью отца хотите?

— О что вы, Борис Сергеевич!.. он ведь давно умер, — не моргнув, соврал Подшибихин. — Я — своими силами обойдусь… Только… я надеюсь, завод и вы лично посодействуете мне… расход тут небольшой, все потом окупится.

— Нет, не советую браться. — Дынников ушел в кабинет и затворил за собой дверь.

— Он очень занят, — извинилась за него Мария, сама тяготясь присутствием тайного своего врага.

Подшибихин стоял к ней близко, поправляя разбухший старый портфель, и дружественно зашептал:

— Вы, честное слово, полным счастьем живете — любовь, дружба, всего избыток. А я в ваши годы только мучился… И помогать родственникам приходилось… Я примечаю, Мария Семеновна: в бездетных семьях ревности больше бывает, верно? А у Бориса Сергеевича характер покладистый, хороший, а?.. Не ревнует?

— А у него и причин нет, чтобы ревновать.

— Нет, не скажите, ревность и без причины случается…

Надевая засаленную кепку, сшитую женой, он бесстыдно просил взаймы.

— Я ведь, понимаете ли, никогда бедно не жил, всегда тысчонку в месяц зарабатывал, а вот на данном, понимаете ли, отрезке времени одолжаться приходится… Очень скоро, дня через два, я получу значительную сумму, — и тут же забегу к вам. Терпеть не могу, понимаете ли, когда кому-нибудь задолжаю. Не люблю занимать… А есть такие: возьмут и не отдадут!.. Один инженер до сих пор не отдает мне… Я уж и не спрашиваю: сорок рублей не велики для меня деньги.

И отказать ему было нельзя. Мария молча сунула ему червонец, чтобы откупиться хоть этим. А после, когда Подшибихин вышмыгнул в дверь, с брезгливым чувством посмотрела на свою руку, к которой прикоснулись его жирные пальцы, и пошла к умывальнику.

Чтобы не думать о нем больше, она начала припоминать английские слова, заученные прежде с мужем… Зноевский все не шел, и Борис Сергеевич, уже перестав ждать его, читал у себя в кабинете.

Степану Аркадьевичу нравилась эта семья, где он бывал часто, встречаемый всегда радушно, но сегодня пришел потому лишь, что все равно не смог бы спокойно работать дома, а Михаил, кто больше всего был нужен ему в этот вечер, дежурил у печей в цехе.

Одетая по-домашнему, в пестром халате, Мария открыла дверь и напустилась на него в прихожей:

— Степан Аркадьевич, как вам не стыдно! Всегда был такой аккуратный — и вдруг… Говорите — на сколько часов запоздали?

— На шесть, — целуя ей руку, ответил он, привирая на половину. — Прошу прощенья.

— Где пропадали?.. Борис вам звонил два раза.

— Охотно соглашаюсь. — И улыбнулся тоже. — Мария Семеновна, дорогая, у меня же теперь целый завод на шее! Сплю — и слышу: гудит!.. Вот когда вы будете инженером, тогда поймете, что это значит!..

Борис Сергеевич, выйдя из кабинета, стоял у двери в светло-коричневой пижаме и не без удовольствия слушал шутливый разговор жены с Зноевским.

— Проходи сюда, — приглашал он гостя за собой в кабинет.

Мария ушла в свою комнату, предоставляя им возможность обсудить свои дела; через несколько минут Борис Сергеевич позвал ее сам.

Усевшись с ножками на диван, за спиной мужа, Мария вышивала на черном шелке зеленую осоку у голубой воды, над которой летела, скосив тонкие крылья, чайка.

Мужчины, играя в шахматы, беседовали о последних событиях за рубежом… магнаты могущественных банков, стальные, пушечные короли в преддверии кризиса диктуют волю венценосцам и торопливо меняют очередных министров, как приказчиков… Гонка вооружений захлестнула мир.

— Мир бредит войной, но дрожит перед революцией, которая, подобно грозному призраку, стоит по ночам у его изголовья, — сказал в завершение Зноевский.

Дынников поднялся от шахмат и, вращая вариометры, искал, где танцуют на свете… В мембране свистел и выл ураган звуков: в эфире гремела война, радиостанции мира дрались, заглушая одна другую… Но вот в наступившей тишине заныла где-то скрипка; ее печальный одинокий голос звучал тоской, отчаянием и страхом. Прерванный чужим стремительным вторженьем, он возник ненадолго опять, уже в другой стране, и замер…

В растворенное окно подувал ветер, Мария пересела к окну с работой.

— Степан Аркадьевич, — обратилась она к Зноевскому, — а правда, что мужья, любящие жен, не всегда любят своих детей?

— О что вы, Мария Семеновна! Конечно, любят. Иначе не может быть… это, было бы противоестественно. В этом отношении вы будете вполне спокойны. — И с открытой улыбкой повернулся к ней: — Вам надо сына… давно пора.

Мария заметно смутилась, шахматная игра на минуту прервалась, чтобы снова привлечь внимание партнеров.