Иоахим Лелевель

Среди гостей Лелевеля встречались, особенно в поздние годы, многочисленные художники, желавшие нарисовать его портрет. Это была эффектная фигура, с характерной внешностью: казалось бы, типичный книжный червь, согнувшийся над своей писаниной, а между тем его глубоко посаженные глаза метали молнии, как только речь заходила о политике. Было известно, что он держит руку на пульсе революционных движений во всем мире. В Европе было немного поляков, которые были более известны, чем Лелевель; не один гравер, а позднее фотограф хорошо заработал на его портретах. Лелевель терпеть не мог позировать, его можно было рисовать лишь украдкой. Так, например, Леонард Страшиньский набрасывал его портрет, спрятав бумагу на дне цилиндра, пока кто-то иной занимал ученого беседой. Лелевель редко бывал доволен своими портретами. «Люди говорят, что хотя я и лупоглазый мазур, однако не таращу так глаза», — писал он по поводу одного из более ранних портретов. Еще суровее он оценил свою фотографию, назвав ее «математической ложью, искренностью гримасы». Однако некоторые из этих украдкой набросанных в комнатке Лелевеля рисунков говорят нам больше, чем длинные рассказы.

Таким был этот странный старик, одна из достопримечательностей Брюсселя: человек, некоторых раздражающий, для большинства же симпатичный. Когда он шел по улице, его приветствовали улыбкой дети, торговки, ремесленники; бельгийский король Леопольд при встрече всегда здоровался с ним за руку. В польских консервативных кругах его имя произносилось с ужасом и осуждением, молодые конспираторы в Польше чтили его на расстоянии, не зная. Сам он, в стенах своей бедной комнаты, делил свое время, силы и жизнь между двумя привязанностями — наукой и трудом для Польши.

9 Нумизматика и картография

О начале своей научной работы Лелевель на склоне лет вспоминал так: «В канцелярии нашего отца был однофамилец и воспитанник нашего деда Константин Шелютта. В момент, когда Польша прекращала свое существование, он уезжал на должность архивиста Виленского университета и подарил мне… труды, печатанные у Грёлля или Дюфура. Среди них было краткое описание всех наук (маленькая энциклопедия). Она мне очень нравилась, но я нашел ее недостаточной и решил изготовить лучшую. Это было в 1796 году, мне было 10 лет. Имея под рукой арифметику, грамматику языков, географию Ладовского, я делал из них выписки для задуманного труда, тихо, скрыто, потому что боялся, чтобы меня не высмеяли как всезнайку. Как бы то ни было, с этого времени появилось и возрастало стремление к авторству и начала подтверждаться французская поговорка: если хочешь чему-нибудь научиться, то напиши об этом книгу».

Эта история, может быть немножко прикрашенная, свидетельствует, бесспорно, о раннем проявлении способностей Лелевеля, а пожалуй, указывает и на будущее направление его интересов. Славу Лелевелю принесли его большие обобщающие труды, а также его книга «История Польши, изложенная популярным образом», книжка, на которой воспиталось несколько поколений поляков. А, однако, больше всего научного труда он вложил — еще перед 1830 годом — в труды менее эффектные, а именно энциклопедические, те, которые должны были служить другим авторам как пособие, вспомогательная книга. К их числу относилась его «Историка» — первый на польском языке очерк методики исторического труда, «Две книги библиографии», которые должны были стать путеводителем по всему кругу изданных к тому времени научных трудов, «Исследования античности с точки зрения географии» (1818 г.) и еще многие работы о методах пользования древними хрониками, пергаментными документами, печатями и надгробными надписями как свидетельствами далекого прошлого. Эта обширная, неэффектная, но очень полезная отрасль знания носит сейчас общее название вспомогательных исторических наук. К их числу относятся две специальности, для развития которых заслуги Лелевеля были огромны: нумизматика, или наука о монетах, и историческая картография, или наука о древних картах.