Иоахим Лелевель

Эти замыслы основывались на иллюзиях. При первой вести о взрыве восстания все эмигрантские партии, даже Чарторыского, подчинились новой власти, установленной в Кракове. Зато после поражения идеологические отличия проявились с удвоенной силой. Правое, шляхетское крыло Объединения было напугано крестьянским движением и возмущено против Централизации; оно не хотело объединяться с Демократическим обществом. Эти тенденции взяли верх даже в брюссельской гмине. На бурном собрании 23 апреля прозвучали обвинения в адрес Лелевеля, Ворцеля и других членов комитета. «Революционным способом», то есть пренебрегая формальностями, избрали новый комитет во главе с Винцентием Тышкевичем.

Тышкевич начал переговоры с монархистами и потянул своих сторонников направо. Лелевель протестовал против переворота и получил поддержку большинства гмин во Франции. Однако Объединение было разбито, а это осложняло его руководителям переговоры с Демократическим обществом. Централизация решительно отвергла проект роспуска обеих организаций. Она установила лишь временно льготы для тех, кто пожелает вступить в Демократическое общество. С тяжелым сердцем комитет Объединения принял эти условия и в июле 1846 года рекомендовал своим членам, чтобы они вступали в Демократическое общество. Большинство членов организации последовало этому призыву; из числа ее руководителей при очередных выборах в состав Централизации вошел Ворцель.

В своем последнем воззвании «К соотечественникам на родине» комитет Объединения характерным образом коснулся волнующего общественное мнение крестьянского вопроса. Деление на касты, заявлял автор воззвания Лелевель, это несчастье Польши, но положение можно поправить. «Что отделяет гмин от шляхты! Между тем их сближает общая родина, общность происхождения, общий язык, вера, обычаи; перед ними открывает перспективу совместной жизни общий земледельческий труд. Сядьте же на одной лавке с гмином, искренне, от всего сердца назовите его братом. Ничто не объединяет так людей, как семейные узы. Пусть не будет кастового деления! Пусть женщины из гмина станут матерями шляхты; пусть ваши дочери и сестры изберут себе мужественную гминную молодежь; пусть священник перед алтарем благословит их супружества и погибнет деление каст. Проявятся способности гмина, а бог благословит Польшу».

Сомнительно, чтобы в то время идея Лелевеля нашла много горячих последователей. Из консервативных кругов на него посыпались громы, что он подстрекает мужиков и хочет выдать им на поругание благородную шляхетскую кровь. Сама идея была для своего времени утопической: шляхту от крестьян отделяли не только сословные предрассудки, но также — и прежде всего — столкновение интересов. Общий «земледельческий труд» не объединял, а противопоставлял жителей усадьбы и деревни. Прошло еще полвека со времени крестьянской реформы, пока первые потомки шляхетских семейств начали жениться на крестьянках. В побуждающих мотивах Лелевеля следует прежде всего отметить стремление к наиболее глубокой демократизации Польши. После ликвидации юридических различий между гражданами должно наступить культурное сближение — необходимое условие укрепления сил нации.

Так в середине 1846 года под давлением политических событий Лелевель оказался, хотя без энтузиазма, в рядах Демократического общества. Лично он не заявил о своем присоединении, делая оговорку: «Я не лезу туда, где меня не хотят». Централизация лишь девять месяцев спустя заявила, что считает Лелевеля членом общества. Он сам, к чему он, по его словам, давно стремился, наконец-то оказался вне комитета. Но, как это нередко бывает, он чувствовал себя еще более не в своей тарелке — отстраненный от всего, бездеятельный, ненужный. Поэтому он с горечью писал Зверковскому, что «раз и навсегда старику дали коленом в зад». Впрочем, он лояльно просил уведомить Централизацию: «Я буду им верно служить, полностью воздерживаясь от атак, даже в беседах буду воздерживаться от выражения своего мнения, чтобы не сказали, что могу им вредить». Он не думал также воевать с группой Тышкевича, которая свергла его в Брюсселе, и вместе с ней участвовал в праздновании 29 ноября. По собственной инициативе он организовал новое празднество 22 февраля 1847 года, в первую годовщину Краковского восстания. В своей речи он осудил всех тех, кто отрекается от провозглашенного год назад манифеста, то есть главным образом сторонников Чарторыского. Манифест, заявлял он, должен стать символом, который объединит для общей борьбы демократов всей Европы.