Иоахим Лелевель

Образ жизни Лелевеля остался неизменным. Он имел скромный доход, обеспеченный авансами Жупаньского и распродажей тиражей более ранних изданий. Друзья время от времени покупали у его книготорговца один или два экземпляра «Географии» или «Нумизматики» — не слишком много сразу, чтобы не возбуждать подозрений автора, что речь идет о замаскированном пособии. Лелевель, как и раньше, вел жизнь аскета и даже реже теперь ходил в кофейную, не желая утруждать зрение чтением газет. Он поддерживал дружеские отношения с семьей своих хозяев, любил побаловать их младшую дочку, которая была его крестницей. Среди поляков он имел несколько более близких друзей, таких, как Людвик Люблинер и Лев Савашкевич, с которыми охотно болтал, не позволяя им, однако, помогать себе. И все же ему было все труднее заботиться о себе, убирать комнату, готовить пищу. И эти вопросы как-то уладились. В Брюсселе жила Марианна Борысович, в прошлом, еще в наполеоновские времена, маркитантка, бывшая замужем за французом Дюпанем. Старая женщина, зарабатывавшая на жизнь поденщиной, привыкла приходить к Лелевелю: она прибирала, разогревала пищу, стирала белье, латала одежду. Привык к ней и Лелевель, он давал ей поручения в городе; он ничего ей не платил, она сама брала, сколько ей было нужно, из денег, лежавших в комоде. Это был своеобразный, неписаный договор между двумя существами, поддерживавшими друг друга, не признавая этого открыто.

К Лелевелю входили без стука, и в его комнате бывало много гостей. Особенно летом, когда приближался купальный сезон в Остенде, через Брюссель проезжали многочисленные польские туристы, и многие из них заходили навестить Лелевеля. Старик был рад этим визитам, справлялся о проезжих земляках и отмечал в своей памяти как тех, что посещали его, так и тех, что не появились. «В 1850 году из всей массы проезжающих я видел у себя только четырех наших. В 1851 году гораздо больше, может быть до сотни, из них половина дети и женщины, кузины и не кузины». С каждого такого гостя он брал обещание вновь зайти на обратном пути в Польшу, но мало кто приходил второй раз. В 1850 году Лелевеля посетил принц Наполеон Бонапарт, племянник императора Наполеона I. Он застал в комнате Лелевеля старуху Суброву, простую деревенскую женщину, которой Лелевель время от времени помогал ссудой. Ученый посадил обоих гостей рядом и развлекался этой царящей у него демократией. «Стулья для всех одинаковы» — так описывал он эту сцену. Случались и менее приятные гости; один из них «схватил со стола и унес» часы Лелевеля, служившие ему пятьдесят лет. На этот раз ученый сделал необычайное исключение, приняв в дар от старой бельгийской знакомой госпожи Дрюар-Дуайен новые дешевенькие часы. Однако, когда эта богатая дама оставила ему в своем завещании 600 франков пожизненной ренты, Лелевель отказался принять дар и потребовал, чтобы его вернули семье умершей или передали на филантропические цели.

В 1851 году польское Литературное общество в Париже обратилось к Лелевелю, предложив ему принять звание члена-корреспондента общества. Организация эта была связана с лагерем Чарторыского. Учитывая, однако, что вице-председателем общества был Мицкевич, что речь шла о научных вопросах, наконец, что старые споры уже уходили в прошлое, Лелевель согласился принять эту честь. Впрочем, он предупреждал: «Когда возраст склоняет к земле и человек дряхлеет, трудно сказать, могу ли я еще быть чем-либо полезен». Однако, несмотря на слабость и дряхлость, Лелевель умел бурно реагировать. Какое-то время спустя он получил из общества письмо с титулом «ясновельможный» на конверте. Он разгневался и написал члену правления Янушкевичу: «У нас бывали литературные общества, но ни одно из них не знало таких титулов. Стоит вспомнить варшавское Общество друзей наук. Если бы кто-нибудь в нем употребил титул «вельможный», я плюнул бы ему в глаза. Председательствовал там сын мельника, хотя он был ясновельможным, коллега Сташиц, коллега и не более. Коллега генерал, князь, епископ, ксендз, коллега и не более, коллега каштелян. Не было ни светлейших, ни вельможных ни в разговоре, ни на письме. Прошу это учесть, чтобы не было скандала, потому что, хотя пословица гласит, что коли окажешься среди ворон, то будешь каркать, как они, я, однако, остаюсь упрямым и горячим мазуром и если еще хоть раз ко мне будет послано что-нибудь адресованное ясновельможному пану, то я возвращу письмо как посланное ко мне по ошибке».