Иоахим Лелевель

Война была еще в разгаре, когда Лелевель в своей келье увидел как бы первого предвестника приближающихся новых времен. К нему обратился из Лондона Александр Герцен, русский эмигрант и знаменитый писатель, сообщивший о своих планах развертывания за границей вольной русской прессы. Герцен ссылался на традицию декабристов и старой польско-русской революционной дружбы. Мы знаем, как дорога была эта идея Лелевелю. Он вспомнил свои старые воззвания к русским и собрание в честь декабристов с участием Бакунина. Он ответил Герцену ясным изложением своих политических убеждений. «Запад, каков он теперь, и не думает о восстановлении Польши, он даже враждебен этому… Польша не может подняться, опираясь только на свои собственные силы, на свой национальный принцип. Только революции могут послужить удобным для этого моментом. Тогда вам, русские братья, надлежит соединиться с нами в общем деле, равно как и нам надлежит восстать, когда вы развернете знамя свободы». Этими словами Лелевель заявлял о своей моральной поддержке начатого Герценом дела пробуждения в России революционного духа. Издаваемый Герценом «Колокол» горячо и искренне выступил в защиту польского дела.

Следующим симптомом приближающихся перемен была, уже после окончания войны, амнистия, объявленная новым царем, Александром II. Большинство эмиграции отказалось воспользоваться этой милостью, оно не желало признать господство захватчика и этой ценой открыть себе путь к возвращению на родину. Такова была позиция и Лелевеля. Когда к нему обратились за советом, как сформулировать протест против амнистии, он ответил, что преступление совершили не поляки, а царь: «Он должен искать и добиваться амнистии… А мы в нашем положении отвергаем примирение». Два года спустя к нему обратился поэт Винцентий Поль с вопросом, не согласился ли бы он начать хлопоты о разрешении приехать в Галицию. Лелевель отказался и на этот раз. «Жить между своими, провести на родной земле, среди благожелательных семейств соотечественников остаток своих дней, есть несомненно одно из самых моих горячих желаний. Но, пройдя разные пути, я не могу думать об изменении моего положения, я должен считаться с тем, чтобы когда-нибудь не сказали: ради своего интереса, ради удовлетворения своего сердца он поступил вопреки себе, отрекся от себя».

Однако на родину возвращались разные люди, среди них уезжал в Краков генерал Ян Скшинецкий. Этот бывший главнокомандующий ноябрьского восстания служил позднее в бельгийской армии и жил в Брюсселе, недалеко от Лелевеля. В течение почти 20 лет они никогда не встречались: Лелевель считал Скшинецкого одним из виновников гибели восстания, Скшинецкий, консерватор и католик, не хотел иметь ничего общего с польским революционером. Подчеркнуто избегая контактов, они, однако, оба внимательно наблюдали друг за другом. Лелевель в своих письмах вел постоянную хронику действий Скшинецкого, а этот последний, наверное, был не хуже информирован о делах Лелевеля. Кроме того, вошло в обычай, что назойливых соотечественников, выпрашивающих помощь, Скшинецкий посылал к Лелевелю, а Лелевель — к Скшинецкому.

Теперь, когда Скшинецкий готовился к отъезду, он дал знать через третьих лиц Лелевелю, что «хочет по-братски расстаться, а поэтому приглашает меня в компанию на генеральский обед». Ученый возмутился и ответил: «Пусть знает, что я старше и по возрасту и по пребыванию в Брюсселе, на чужие обеды не хожу, из Брюсселя не уезжаю и с Брюсселем не прощаюсь». Вскоре, однако, он узнал, что Скшинецкий будет продавать с аукциона свою библиотеку. Это его заинтересовало, поскольку он имел слабость к старым книгам и немало денег оставлял у букинистов. Он отправился в зал аукциона и сам подошел к генералу. Несколько минут они церемонно беседовали: «Посчитали мы свои годочки, я пожелал удачного замужества дочкам». Затем Скшинецкий, уже накануне отъезда, посетил Лелевеля. «Мы побеседовали, не касаясь никаких трудных вопросов, хотя беседа касалась общественных дел и даже давних дел, и попрощались навсегда». Около трех лет спустя в Брюссель пришло известие о смерти Скшинецкого в Кракове. Лелевель занялся оповещением соотечественников о панихиде и в костеле с меланхолией отметил, что на панихиду явился мало кто из тех, кто на протяжении многих лет посещал генеральские обеды.