Иоанн Грозный-Годунов. Книги 1-14

— Собирайте народ и возвестите ему слово правды. Мы последуем за вами. Ждем от вас добрых вестей. Но если таких не будет, то каждую и дурную тоже почтем за благо. Ну, с Богом, друзья! — И царевич обнял посланцев, братски похлопав каждого по спине.

VI

Его манера сокращала дистанцию между подданными и властью. В часы затишья и отсутствия опасности это не могло не нравиться ближайшему окружению.

Плещеев и Пушкин вскочили на коней и ускакали в сопровождении немецких рейтар из конвоя царевича. Они лихо и с несвойственной русским кавалеристам элегантностью щеголевато пошли вдоль неширокой дороги по влажной, не успевшей пожелтеть от яростного солнца траве, и оттого их похожее на облачный полет движение не поднимало столбиков пыли.

— Как только получим первое известие о событиях в Москве, туда отправятся князья Голицын и Рубец-Мосальский. Поспешность здесь может повредить святому делу возвращения московского престола роду, которому он принадлежал, — сказал русским соратникам царевич, и это тоже понравилось им, превращая вчерашних изменников не в рабски послушных исполнителей, а в творцов отечественной истории.

И Басманов, мучимый совестью тяжелее прочих, вновь поклялся в душе Димитрию страшной клятвой.

Что и говорить! Таинственный и неведомо откуда вынырнувший молодой человек у кого-то научился открывать сердца людей, привлекать к себе неординарностью манеры общения с подданными, которых никогда не имел, и убеждать их в собственной правоте. Если Наум Плещеев, будучи из древнего рода, иногда и сомневался в подлинности слов царевича именно в силу собственного происхождения, а романтичный и доверчивый Гаврила Пушкин даже не задумывался об истинности представленных нынешним повелителем разъяснений, то жестокосердный князь Василий Голицын и осторожный, расчетливый, с глубоким умом ренегат Петр Басманов, внук и сын уничтоженных царем Иоанном опричных, который никогда полностью не принимал версию претендента на престол, давно и искренне утвердили себя во мнении, что их богатство и благо и богатство и благо всей Руси великой — это одно и то же и что народ московский будет удачлив и счастлив, если будут удачливы и счастливы они.

Князь Рубец-Мосальский — крепыш, от природы веселый и жизнелюбивый. Поляки ему нравились смелостью, бойкостью и незамысловатостью желаний. Он с безразличием относился к вопросу, который терзал сердца других. Михайла Молчанов был под стать Рубцу-Мосальскому. Вино, непотребные девки и прочие не очень чистоплотные удовольствия притягивали его, как особый род железа захватывает и прижимает к себе мелкие гвоздики, металлические бляшки и колечки от кольчуги. С Годуновыми пора кончать. Они потеряли все — сторонников, престиж и деньги. Они остались в одиночестве. Через год этот Молчанов скроется из Москвы и, прячась в захваченных поляками русских гнездовьях, попробует выдать себя за спасшегося чудом Димитрия. Но ему не суждено будет стать Лжедмитрием II.

У коновязи оглаживал великолепного вороного жеребца неброско одетый низкорослый стрелецкий сотник дворянин Шерефединов, узкоглазый, с холеными усиками, как бы обнимающими уголки рта, и загнутой черной бородкой. Он, казалось, ни на кого и ни на что не обращал внимания. Ему было совершенно безразлично происходящее вокруг. Сейчас он служил царевичу, но пройдет месяцев десять, и его подманят Шуйские, предложив немалую плату за убийство Димитрия. Шерефединов словно завершал цепочку тех, кому суждено было совершить coup d'etat[1] и навечно прервать род Григория-Малюты Лукьяновича Скуратова-Бельского, выдавшего одну дочь за будущего царя Бориса Годунова, другую — за князя Дмитрия Шуйского, семейство которого пресмыкалось перед похитителем престола, поджидая удобного момента, чтобы вонзить нож в спину, открыто признав сказочное спасение царевича, и, наконец, третью дочь просватать за двоюродного брата великого государя Ивана IV Васильевича — князя Ивана Глинского, не оставившего по себе значительного следа.

— Твой отец хотел породниться с самим троном, передав потомкам с твоей подмогой кровь русских цезарей, — говаривал в хорошие минуты царь Борис любимой и отнюдь не ограниченной Сильвестровым «Домостроем» жене Марии. — Уж не мечтал ли он сам стать царем?! А ведь народ звал его не иначе как палачом.

Царь Борис иногда напоминал царице о ее худородности и невысоком происхождении.

— Я его знала другим, — тогда отвечала преданная до гроба супруга и дочь. — А палач палачу рознь! Запомни эти не раз сказанные батюшкой слова. В них и отыщешь тайну привязанности великого государя к ничтожному своему рабу, который делал то, от чего открещивались иные! Но кто-то это должен был делать, если взялся служить цезарю, каких еще не знала Вселенная.