Иоанн Грозный (СИ)

         Дымя кадилом, и тяня нараспев молитву, поп подвинулся к Василию Григорьевичу, заглядывая в бумагу через плечо. Сглотнув слезы, Яков собирался читать.  Священник вдруг вырвал  бумагу, крикнув: «Завещание лживое!» Причитавшие бабки и гудевшие в ожидании поминального кваса соседи притихли.

- Как лживое!! – Василий Григорьевич схватил попа за грудь.

         Поп был дородный. Едва двинулся с места.

- Издали вижу: не на том третьего дня кресты ставили. Бумага желтая, иная. На завещание я бумагу из церкви приносил. Свою бумагу я узнаю.

- Ах ты, соборная крыса! – с шипением бушевал Василий Григорьевич. – Ты дядю Костку подговаривал постричься в монастырь да на церковь свое имение отписать. Неведом тебе царский запрет делать вклады в церковь значительные, родню по миру пускающие?

- Тебя что ли Константин Борисыч по миру пустил, московский ворюга?! – не сдавался поп. – На третьей воде ты кисель. Ильины – вот истый его боярский  корень захудавший. Константин Борисович поднял имя Ильиных из убожества. Вы же, Грязные, гадюки, вьюнами примотались к  роду Ильиных. Сирота покойник. По духовной кому хочет, дает. Константин Борисович был человек богобоязненный. В церкву всегда ходил, постился и жертвовал!

         Василий Григорьевич сморщился, как кислое яблоко съел:

- Я тебе пожертвую! Я тебе дам – сирота! Вон нас сколько стоит! Константин – брат мой двоюродный. Всяк знает в Софию он ходил, а не в твою ближнюю церкву. Болезнью дядиной ты воспользовался, тем светом грешником запугал. Если это завещание неверное, где твое?!

-  Да ты его и выкрал, кромешник! Псарями с братьями в станице у Пенинского служили, кто не ведает? Теперь  царю зад лижете? Вымарал завещание, подлюка! Подменил, положил за образа, где верное лежало, а еще меня спрашивает: где завещание. Будто не знает! Церкви завещал добро покойный.

         Василий Григорьевич схватил попа за скудную бороду, плюнул в глаза:

-  Не ты ли Костку обхаживал, сукин кот? На церкву он добро завещал?! Забыл родню ближайшую?! Не у него ли сын мой с младшим братом росли? Вот он их забыл?! Накось выкуси! Перед Богом ответишь за напраслину!

- Перед Богом? Перед Богом я отвечу. Мне вот невдомек, когда ты, проходимец, завещание изловчился подменить?! Неужто ты, сукин сын, за акафистом заснул?! – скосив глаза, накинулся поп на испуганно затихшего на полуслове дьячка. Сам и отпевай, ворюга! Накось! – поп вырвал бороду, оставив в пятерне Василия Григорьевича жалкий волос, и потащил за собой из светлицы путавшегося в рясе и ронявшего на пол священные книги причетника.

- Грех какой! – запричитали бабы.

- Молчать! На свечи дам, - примирено сказал сверкавший плутоватым взором Василий Григорьевич: - Поминки знатные будут! –  снова завелся, крича вслед священникам в окно сеней: -Да ты знаешь кто я?! Да ты знаешь что я?! Первый пред государем Иоанном Васильевичем! Как скажу, так и будет!

         Вдруг Василий Григорьевич присел, как прячась. Перед пороге загремели, на собаку зашикали, дали пинка. С подручными в горницу ввалилась другая хищная  птица - Григорий Лукьянович Малюта-Скуратов. Бабы, стоявшие впритык, шмыгнули, прибились к стенам, сразу из тесноты создав  место пространное. Малюта скоро, привычно на красный угол перекрестился:

- Ехал мимо. Вижу, ворота раскрыты, миса с кутьей стоит  в окне. Зашел последний христианский поклон…

-… Константину Борисычу,- услужливо подсказали Никита и Тимофей Грязные. Василий Григорьевич и Малюта одновременно окатили их внимательными взглядами.

-.. Константину Борисовичу, уважаемому человеку, - воспользовался подсказкой Малюта, оценивая домашние  иконы в веских золотых и серебряных окладах, незнамо с чем, закрытые сундуки и клади, - поклон отдать, а тут знакомые все лица. – Малюта обнялся, облобызавшись, с Василием Григорьевичем. Другим Грязным кивнул, более тщательно любимцу Григорию: - Чего попа выгнали?

         Василий Григорьевич сжался, показал сомнительную бумагу:

- Опровергает завещанье законное, где покойный брат мой именье отдает семье.

- Не ври! Слухом земля полнится: не было детей у покойника. Именье его – выморочное. В казну!

- Как в казну?! – упал голосом Василий Григорьевич, суетясь глазами по точеному топором лицу тысяцкого.

         Малюта смягчился  в кривую улыбку:

- Десятую деньгу на поминок войсковому командиру с наследства не забудь!- громко: - И про царскую службу помнить! Горе – горем, а все изменники разбегутся, пока вы здесь прохлаждаетесь! Семейные дела – потом, время будет.

         Василий Григорьевич стоял сникшей дворняжкой в виду не раз трепавшего ее барбоса. Под усами и в углах маленьких глаз рассеянно блуждала вынужденная  улыбка. Он заторопился за уходившим со свитою Малютой. В сенцах еще успел пнуть в бок вернувшегося в расчете на правосудие Малюты, освежавшегося квасом священника.