Иоанн Кронштадтский

Однако в последующие дни отец Иоанн почувствовал себя значительно лучше. В дневнике он оставил запись: «Таинство елеосвящения — духовный мед, живоносное питие. Какое блаженство! Экстракт всего Евангелия»[220]. Что «невозможно у человека, возможно у Бога» — и спустя месяц Иоанн встал с одра и в Прощеное воскресенье (27 февраля) служил литургию. Затем служил он весь пост и Пасху. Однако давалось ему это все труднее и труднее: болезнь притаилась, лишь на время отступив, но, напоминая о себе невыносимыми болями. Иоанн кротко и терпеливо переносил их, никому не жалуясь, рассматривая выпавшие ему страдания как предочищение грешной души. Единственное, что его «оживляло», — Святое причастие, и потому он приобщался каждый день. Во время служения литургии боль утихала. Не имея сил, Иоанн почти не выезжал из Кронштадта.

Слухи о его физическом недомогании и невозможности для него встречать и причащать приезжающих распространились по России. Под их влиянием заметно сократилось число паломников в Кронштадт, уменьшился и приток поступающих пожертвований. В печати появлялись лишь единичные сообщения об исцелениях по его молитвам. Одновременно на страницы «теперь свободной» прессы хлынул поток обличений, осуждения деятельности и взглядов Иоанна Кронштадтского.

Он пытается противостоять этому и направляет в редакцию газеты «Котлин» письмо с просьбой разместить на ее страницах следующее обращение: «По непонятной, невыразимой ненависти ко мне редакторов — издателей «Петербургского листка», «Петербургской газеты» и недавно народившейся «Руси» молодого Суворина, эти три газеты помещают на своих страницах постоянные клеветы на меня, ложные известия и ругательства и ссылают меня то в Соловки, то в Сибирь, то увольняют на покой после Нового года, желая как-нибудь извести меня и совсем убрать с этого света. Пока Бог терпит грехам моим, я спокойно остаюсь в Кронштадте и служу Богу и людям, хотя и выезжаю часто по просьбам верных и в Петербург, и в Москву, и в другие города. В отставку не выхожу, хотя и ветеран летами, но не дряхлый силами. Пишу и печатаю, и всем правду говорю, и не с сегодняшнего дня, а давно-давно, и остаюсь неизменным в своей добропорядочной жизни, как ни клевещут на меня злые языки. Но они дадут ответ Судящему право всей вселенной»[221].

Болезнь Иоанна Кронштадтского совпала с начавшейся в России революцией: Кровавое воскресенье в Петербурге, повсеместные стачки и забастовки рабочих, студенческие волнения и возмущения в войсках, беспорядки в духовных семинариях и академиях, крестьянские бунты…

На волне общественного недовольства поднялся и вопрос о свободе совести, о раскрепощении государственной церкви и религиозной свободе для всех и для каждого. Вдруг выяснилось, что защищать устои симфонии государства и православной церкви по существу некому — общество протестовало, требовало свободы духа, дела и молитвы. Лишь крайне правые — черносотенцы и националисты — осмеливались говорить о сохранении статус-кво.

В адрес Иоанна Кронштадтского потоком идут письма, телеграммы и обращения не только с пожеланиями скорейшего выздоровления, но и с просьбой дать оценку развернувшимся в стране событиям, осудить «лиходеев», выступивших против Отечества, Самодержавия и Веры. До поры до времени близкие Иоанна не посвящали его в содержание поступающей корреспонденции, которая могла доставить ему боль и волнения. Исключение делалось для отдельных событий, на которые Иоанн не мог не отреагировать. В частности, ему дали знать об убийстве террористами 4 февраля в Москве великого князя Сергея Александровича. За подписью пастыря летит телеграмма в адрес императорской семьи: «Скорбь Ваша неописуема; скорбь Спасителя в Гефсиманском саду за грехи мира была безмерна; присоедините Вашу скорбь к Его скорби — в ней найдете утешение. Верноподданный протоиерей Иоанн Сергиев»[222].

Протест народных масс, направленный и против «духовной несвободы», сделал очевидным факт банкротства государственной церковной политики. Царизм под давлением революции соглашается на вероисповедные реформы. Под началом С. Ю. Витте в Комитете министров и Особом совещании идет напряженное обсуждение конкретных мер, которые должны были снять имевшиеся «религиозные стеснения» и дать свободу «раскольникам», «сектантам», инославным и иноверным обществам. В феврале 1905 года Журнал Комитета министров с перечнем первоочередных мер был представлен на утверждение императора. Тот не возражал, лишь высказал одно замечание: «Согласен! Но нахожу, что с вопросами религиозного свойства нельзя поступать как с обыкновенными делами. Их следует обсуждать медлительно и всесторонне»[223].