Иоанн Кронштадтский

Под новый, 1872 год он заносит очередные свидетельства своей семейной неустроенности: «30 и 31 декабря (1871) были для меня днями скорби, тесноты и мрака. Не понравились мне частые посещения и гостьба отца Григория и Анны К., особенно вследствие частых шиканий моей жены, чтобы ходил не стучал, и вследствие переселения ее в спальню своячницы, а ко мне — отца Григория, да вследствие сору и беспорядков во всех комнатах. Но, признаюсь, я грешен в этой скорби, унынии и тесноте и мучении сам или самолюбие мое. Я должен отвергаться себя, своей собственности, своего спокойствия, своих удобств в пользу своих ближних, тем более что от меня и требуется небольшое самоотвержение. Привык я к простору, к чистоте, к одиночеству, и вот стеснение некоторое для меня стало несносно. О, где у меня душа общительная, довольная, кроткая, любящая, терпеливая, охотно уступающая ближнему свое жилище, свой хлеб и питье, свои сладости, свои деньги, только бы это ему послужило в пользу? Где это все? Увы! Эти добродетели иссякли вследствие пристрастия к земному. К земному простору, к земному богатству, пище и питию, вследствие пресыщения земными благами; нам дороги и любезны стали не ближние, а свои удобства и удовольствия, свои выгоды; мы готовы порвать всякую связь с людьми, если они неполезны нам или если мы должны давать им часть своей собственности, хотя бы эти люди были к нам близки по родству и свойству. Так, человек достаточный и всем довольный делается кумиром для самого себя, равно как земные блага служат для него идолами, которые погашают в сердце его пламень любви к Богу и образу Его — человеку. А между тем вся жизнь, все блаженство человека, все его богатство заключается в любви к Богу и ближнему, потому что оно только никогда не отымается от него и есть истинная, вечная жизнь наша, а земное богатство не сегодня-завтра будет отнято у нас смертью или бедственными какими-либо случаями».

Дополнительные нравственные страдания приносил Иоанну, как это ни странно звучит, приезд к нему в гости его матери — Феодоры Власьевны. Она годами не видела своего старшего сына. Разлетелись и остальные дети, создав собственные семьи. Она одна жила все в том же домике в Суре, где когда-то родился и Иоанн. Первый раз она приехала к сыну в Кронштадт в 1860 году и прожила почти все лето. Иоанн был рад приезду матери. В его дневнике появилась такая запись: «Ты и мать твоя — одно, ты плод ее, происшедший от ней. И в тебе, и в твоей душе, и в твоем теле доселе много остается такого, что ты получил от нее. Люби же ее чистым сердцем, прилежно. Всегда будь ниже ее в мыслях, в словах и поступках. Смотри: твоя маменька здесь одинокий человек — оказывай ей все возможные ласки и услуги: сделай для нее незаметным, по возможности, разлучение со своими родными и с своею родиною»[137].

Но вместе с тем известная грубость и простота манер, внешний вид, «деревенская» речь матери постоянно смущали Иоанна. Они были напоминанием того, что он так желал забыть, — низкое происхождение, бедность. Понимая, что подобное «не красит» священника, Иоанн наставляет в дневнике сам себя: «Не гнушайся деревенским, грубым, неграмотным языком ее, как не брезгаешь языками самоедскими, зверьим и татарским».

Отношения Феодоры Власьевны с новыми родственниками не сложились. Да и других своих деревенских родственников, приезжавших в Кронштадт, Иоанн не решался приглашать к себе в дом и размещал их где-нибудь на стороне. Всякие попытки Иоанна помочь своим родственникам деньгами или вещами воспринимались в штыки и женой, и ее родными. Иоанну просто-напросто было запрещено тратить деньги на своих родных. Как пишет Иоанн в случаях таких ссор: «Горько мне было, смутился я… бросил их, пошел на свежий воздух гулять да молиться». Ситуация в семье в связи с «денежным вопросом» была столь напряженной, что и в те годы, когда в семью Сергиевых пришел достаток, Иоанн помогал родным втайне от жены. Как ни тяжело было в этой ситуации Иоанну, но он не забывал свою родню. Во время своих поездок в Суру всегда навещал, привозил с собой многочисленные подарки. Всячески стремился помочь подрастающим племянникам и племянницам, обустраивая кого на работу, кого на учебу, кого в монастырь, кого в духовное сословие. Непременно поминал он за богослужением в установленные церковные дни и ушедших своих родственников, следил и поддерживал «родные могилы» — отцовскую в селе Сура, материнскую — в Кронштадте. В 1894 году Иоанн просил архангельского владыку включить своих умерших родственников в помянники церквей и монастырей Архангельской епархии, в которые от него поступали пожертвования. Прошение было удовлетворено, и указ о том был напечатан в «Архангельских епархиальных ведомостях»[138].