Иоанн Кронштадтский

Отец Иоанн стремился соответствовать аскетическим идеалам, которым следовали монашествующие, отцы-пустынники, монахи-отшельники, странники. «Вспомни, — пишет он в дневнике, — претрудную жизнь странника Никитушки, как он подвизался ради Господа, ради Царства Небесного, носил тяжелые вериги, никогда не умываясь в бане, допуская множеству вшей есть себя, не дозволяя пресыщения, лакомства, ни малейшей гордости, подвергаясь за правду насмешкам, побоям, — и подражай его житию по силе своей. Сравни жизнь его с своею… ты живешь в неге, роскоши, пресыщении»^[135].

Последние слова прямо, кажется, обращены к самому себе, ибо, сравнивая свою жизнь с прежней нищетой, он инстинктивно ощущал себя «развращенным». Хотя и жил по мерке обычного городского духовенства весьма скромно, однако и эта скромность не шла ни в какое сравнение с пережитой им нищетой в детские и юношеские годы.

Но как же совместить идеалы аскетизма, в которых не было места плотским утехам, и «умерщвление плоти» с официальным положением женатого священника? Иоанн старался подчинить все стороны своей жизни Богу и пытался сдерживать любые желания и помыслы, которые могли бы помешать ему на этой стезе. Например, под 1868 годом он записал: «Систему принуждения над собою чаще употреблять… жизнь моя должна быть ежедневно всесожжена Богу жертвою самоотвержения… то есть я должен благодатию Духа Святого попалить все восстающие во мне страсти».

Кажется, в этих словах и содержится указание на выбор Иоанна: он выбрал святость и тем отклонил обязательства перед женой и стал относиться к ней как к «посторонней» прихожанке. Что же можно было ожидать в ответ? Могут ли быть у отверженной женщины — и вместе с тем законной, венчанной супруги (!) — какие-либо «чувства»?.. Вряд ли. Ведь ее обманули в самых лучших ожиданиях! Неожиданно таинство венчания для Елизаветы Константиновны стало своего рода постригом в особый «сан» духовной сестры отца Иоанна.

Мы можем только предполагать, какие страсти бушевали в доме молодой четы Сергиевых. О чем-то мы можем догадываться по тем немногим словам и фразам, что поверял в минуты отчаяния Иоанн своему дневнику. Если по ним пытаться воссоздавать картину семейной жизни, то можно заметить, что отношения пастыря и жены постепенно ухудшались.

Ему неоднократно давали понять, что он «взят» в семью, которая по своему социальному статусу, уровню образования и культуры несравненно выше и его самого, и его родни. Иоанна возмущали постоянные упоминания свояченицы о высоком происхождении их семьи. Как бы заочно беседуя со своей женой на страницах дневника, он заносит такие слова: «Если твоя сестра Анна бредит графами да князьями, не сердись на нее за видимую гордость. Ибо такой дух есть плод ее воспитания: у нее крестный отец граф с ними жил; она училась с дочками графов и князей… как она может иначе? Когда дерево получило такое, а не другое, какое надо, направление еще в ранней юности, как можно это поправить? Надо смотреть, как сквозь пальцы, снисходительно»^[136]. Хотя, представляется, что это обращение Иоанна предназначено не Елизавете, которая вряд ли пеняет за такое поведение своей сестре, а предназначено самому себе. Но кажется, что ему трудно и в дневнике прямо себе все это сказать и он выбирает некие иносказания, чтобы душевные терзания не были слишком мучительными.

В семейные неурядицы четы Сергиевых привносили свою лепту и сослуживцы отца Иоанна — духовенство Андреевского собора. Не без злорадства сообщали они Елизавете Константиновне об очередных «чудачествах» ее мужа: «Твой-то сегодня опять босой пришел». Пытаясь хоть как-то защитить семейный бюджет, Елизавета обратилась в епархиальное начальство с просьбой не выдавать Иоанну Сергиеву на руки причитающееся ему жалованье, составлявшее всего-навсего 85 рублей 77 копеек, из которых Иоанн и творил милостыню своим прихожанам.

Пожалуй, только с тестем, протоиереем Константином Несвицким, отношения у Иоанна сложились ровные и взаимоуважительные. Не случайно на страницах дневника можно найти и такие слова: «Двойное благодеяние тестя моего — благонравная, прекрасная дочь и место, приносящее мне выгоды: чем я воздам ему за это? Чего мне жалеть для него? Ничем достойно не воздам, а потому, по крайней мере, ничего не стану я жалеть для него».

Отделенность от мужа и неблагополучность в семейной жизни не могли не сказаться и на отношении Елизаветы к пастырскому долгу супруга, к тому, что «отняло» у нее женское счастье. Постепенно она стала отходить от веры. Этому способствовало и то, что в доме Сергиевых постоянно проживали или гостили многочисленные родственники Несвицких, весьма далекие от церковной жизни. Как свидетельствует сам Иоанн, его «домашние» не говели даже на первой неделе Великого поста и выказывали «неуважение к постановлениям церковным».