Иоанниты

Аксель, этот профессиональный хамелеон, кивнул чему-то своему и задумался. Его товарищи несколько настороженно покосились на замолчавшего заику. Надо думать, они ждут от него нечто неприятное. Я принялся ждать.

Попробовать обхитрить их? Наговорить впечатляющей ерунды, получить свободу и воспользоваться ею, чтобы опередить отряд Международной полиции. В плане есть что-то дельное, а именно – он прост. Все достаточно простые планы работают, если претворять их в жизнь прямыми руками.

Но следующая фраза Акселя заставила меня забыть о задуманном:

– Уговор та-таков: если ты п-предлагаешь нам что-то д-дельное, мы ос-с-св-вобождаем тебя и твоих д-друзей. Х-хочешь, можешь по-пойти с нами – добить Монар-рха, я, так и б-быть, доверю т-тебе. Могу даже п-подержать его.

– Аксель, в этом нет никакого смысла, – устало выдохнул капитан Фрай. – Может оказаться, что нам от него никакого толку.

– От-тнюдь, А-август пытлив, н-но не про-роницателен. Он м-м-мог узнать что-то, н-но не п-п-понять, насколько это ц-ценно. Уве-ве-верен, что, объеди-динив наши з-з-знания, мы д-доберёмся до М-монарха.

– Но для чего нам тогда остальные?

– Без н-них Август н-н-не согласится. Т-т-так ведь?

– В это ты прав, Аксель, – мрачно кивнул я. Голова моя забита вопросами, предложение заикающегося международного полицейского кажется подозрительным. – А насчёт всего этого… я могу тебе верить?

– А к-к-когда я тебя об-бманывал?

– Всей правды от тебя тоже никогда не дождёшься.

– Всю правду т-т-только дети г-говорят, – развёл руками Аксель.

– Тогда уговорил.

Глава XX Ещё один дирижабль

Я застал Эдмора задумчивым. Цепкие тягости его дум увлекли каледонца в глубокую печаль. От одного только его вида мне стало не по себе. Эдмор вовсе не глуп, но глубокие размышления, скажем начистоту, ему чужды. Когда он до них снисходит, дело действительно серьёзно.

С силой сжимая массивный подбородок, он выглядывает в окно, уставившись в одну ему видную точку. На коленях я различил у него потрёпанный учебник, но по грязно-жёлтой обложке не узнал. Такого я и в руки не брал. Франц часто повторяет, что мне не хватает старания по части теории. Вместе с тем, Эдмора тоже не обвинишь в фанатизме к книгам.

Сложный момент, на самом деле: мне предстоит решить, стоит ли оставить друга в покое или расспросить о его тревогах. Никогда не угадаешь, чего именно он ждёт от тебя в такие моменты. Как правило, я захожу издалека, чтобы в случае чего сразу отступить. Сегодня нет смысла поступать иначе:

– Эдмор, что читаешь?

Здоровяк не посмотрел в мою сторону, а уронил взгляд на жёлтую книжицу. Вспомнив, что за фолиант он взял в руки, Эдмор неопределённо ответил:

– Про историю Ордена.

– Не помню такой.

– Это о необычных случаях в истории, необычных иоаннитах… Франц не хотел мне её давать, сказал, что не стоит этой беллетристикой голову занимать.

– А тебе как, понравилось? – застыв в дверях, привалился я плечом к косяку.

Эдмор после этих слов словно ожил. Встав, он отложил книгу в сторону и снова посмотрел в окно, но уже не с безразличием и задумчивостью, а с цепким вниманием, настороженностью. На лице его не осталось ни единого следа отрешённости.

Высматривая неведомую опасность за окном, но так и не найдя её, он подозвал меня жестом к себе.

– Давай-ка поближе, Август, и дверь прикрой.

Тут я понял, что дело пахнет неприятностями. Кто-то или что-то угрожает товарищу, или, что маловероятно, он сам выдумал себе угрозу. Стоит с этим разобраться.

Выполнив просьбу Эдмора, я взял стул и развалился на нём, с чего-то решив, что моя небрежность расслабит друга.

– Так что ты хотел сказать? – участливо, насколько способен, спросил я.

– Август, ты понимаешь, что нашим детям уже по шестнадцать месяцев?

– Тоже считаешь возраст?

– Считаю, – позволил себе улыбку здоровяк. – Но я сейчас серьёзно: наши дети растут. Понимаешь, что скоро их станет трудно скрывать?

– Скрывать, говоришь… Я не совсем тебя понимаю, никто, кроме нас, о детях не знает, мы предупредили Кристин и Элизу, что рассказывать о том, что мы – иоанниты, нельзя…

– А долго так будет продолжаться? – явно встревоженный, перебил меня Эдмор. – Не то чтобы я думал, будто кто-то проболтается… Просто я боюсь, что мы не сохраним эту тайну.

Понятные мне тревоги. Когда свыше трёх лет ходишь по лезвию бритвы, спокойствия и уверенности в своей удаче это не принесёт. Наоборот, только копится нервное напряжение, страх грызёт тебя всё неистовее – всё необходимое, чтобы однажды не выдержать.

Были дни и у меня, когда я жил, как на иголках.

– Мы же Кодекс нарушили.

– Мог бы и не напоминать, – легонько хлопнув себя по колену, отвернулся я от давящей правды.

– Я в том смысле, что Кодекс – вещь очень толковая, все законы логичные и внятные, детальные… а вот здесь какой-то пробел.

– Ты о чём?

– Перечитал его на днях, – почесал нос здоровяк – Закон гласит чётко: «Иоаннитам запрещено иметь семьи и заводить детей». Всё, вроде бы, понятно, но наказание за нарушение не прописано. То есть, если кто нарушит, то не понятно, что с ним делать, что делать с его семьёй, с детьми. Понимаешь?