Иоганн Себастьян Бах

Гамбург находился в сорока пяти километрах от Люнебурга, и Бах ходил в этот город пешком. Но никакие трудности — ни холод, ни голод — не могли остановить его, а природное чувство юмора и находчивость выручали в трудные минуты. Многие биографы композитора рассказывают о случае из жизни композитора, который, вероятно, запомнился ему на всю жизнь.

Адам Рейнкен

«Однажды, когда он задержался в Гамбурге дольше, чем могло позволить содержимое кошелька, оказалось, что ко времени возвращения в Люнебург у него осталось всего несколько шиллингов. Не преодолев и половины обратного пути, он так проголодался, что не мог пройти мимо трактира, а от аппетитных запахов, доносившихся из кухни, положение его показалось ему в десять раз более горестным, чем до того. Погруженный в тягостные мысли о безутешности своей участи, он услышал вдруг скрип открывающегося окна: кто-то выбросил наружу, в кучу мусора, несколько селедочных голов, при виде которых у него, как истинного сына Тюрингии, что называется, слюнки изо рта потекли, и он, не долго думая, подобрал ниспосланное. Но — о чудо! — только начал он эти головы разламывать, как обнаружилось, что в каждой из них спрятано по одному датскому дукату! Находка эта позволила ему не только пополнить свою трапезу порцией отменного жаркого, но и безотлагательно предпринять еще одно паломничество в Гамбург к господину Рейнкену».

Несколько позже, в 1703 году, в Гамбурге появился ровесник Себастьяна — начинающий композитор Георг Фридрих Гендель. Пути этих двух музыкантов, составивших гордость своего отечества, так никогда и не пересеклись. Уже будучи зрелым мастером, Бах дважды пытался познакомиться с Генделем, когда тот в ореоле славы приезжал в родной Галле из-за границы. Но их встреча не состоялась.

...Незаметно прошло два года. Люнебургская школа была окончена, о поступлении в университет нечего было и думать — приходилось самому зарабатывать себе на жизнь, и Себастьян отправился бродить по родной стране в поисках работы...

Какая судьба могла ожидать его?

Тяжелое это было время для его родины! Лишь за два года до рождения композитора закончилась Тридцатилетняя война. Войска Дании, Швеции, Франции и Голландии, борясь за свое господство на немецких землях, сносили целые деревни, разрушали города, убивали людей, и по окончании войны население Германии уменьшилось вдвое. Страна была растоптана, растерзана, она истекала кровью. Поля лежали разоренные и невозделанные. Голод и болезни губили тех, кто остался в живых. Один из немецких поэтов того времени Мартин Опиц так описывает бедствия своей страны:

Все поглотил, пожрал кровавый зев.
Серны и плуги ныне сменены мечами,
Таков удел села. Какими же словами
Мне описать судьбу несчастных городов,
Что отданы во власть безжалостных врагов!

Жалкое существование влачили в то время и немецкий язык, который казался властителям страны слишком простонародным, и немецкое искусство. Бесправно было и положение немецкого музыканта. По рукам и ногам его опутывали предписания цеха, требования церковного начальства, произвол князя.

В результате Тридцатилетней войны государство оказалось раздробленным на триста шестьдесят княжеств, где каждый правитель был полновластным хозяином, имел штат придворных и армию. Все князья старались подражать правившему в то время французскому королю Людовику XIV, получившему прозвище Короля-Солнца. Дворцы немецких князей убранством были похожи на резиденцию Людовика XIV — Версаль. Немецкие властелины, согласно французской моде, одевались в шелка и кружево, приглашали из-за границы музыкантов, которые получали огромное жалованье, в то время как немецкие музыканты жили в нищете. Развитие немецкого национального искусства не интересовало правителей Германии. Научным ее языком был латинский. Поэтому, когда один из первых немецких просветителей Кристиан Томазий начал читать лекции на родном языке, это событие явилось одним из важнейших в истории культуры Германии.

Уже на склоне лет Бах, сравнивая положение иностранных и отечественных музыкантов, напишет горькие слова, продиктованные всем его трудным жизненным опытом: «Немецкие музыканты предоставляются собственным нуждам и заботам, многие из них в борьбе за пропитание не могут и думать о своем совершенствовании или о том, чтобы выдвинуться».

Одним из печальных фактов немецкой истории стал и тот, что немецкие бюргеры, в течение долгого времени подчиняясь власти князей, прониклись чувством преклонения перед всяким начальством, ощущением собственной беспомощности, приниженности, равнодушия, боязни нового. «Мы — как скоты, хуже, чем скоты!» — восклицал один из немецких философов.